– Что, дела настолько плохи?

– Угу, у меня – да. Так значит, вы ему ничего не скажете, мистер Бучер? – с безнадежной мольбой в голосе спросил Мокетон.

– Витторио, стало быть, здесь, – уточнил Бучер. Этот ответ был одной из главных причин, по которой он вступил в разговор с Мокетоном.

Рассеянно кивнув, бывший борец крепко сжал в руке купюру, и на его придурковатом лице отразилась неподдельная детская радость.

– Да-а, да-а, он здесь. Он тут и живет.

Собравшись уходить, Бучер уже было отвернулся от Мокетона, но вдруг вновь повернулся к нему, точно внезапно вспомнив то, о чем забыл спросить.

– Кстати, Кид. А Джонни Просетти тут не появлялся в последнее время?

Мокетон попытался придать своему лицу осмысленное выражение и наконец опять завертел сплошь покрытой рубцами и шрамами головой:

– Давно уже не появлялся, мистер Бучер.

– Ну, как давно? Неделю? Две недели? Два месяца? Или три?

– Правильно, мистер Бучер. Как раз столько я и не видел Джонни Просетти.

С минуту Бучер смотрел на него, затем, поняв, что уточнять бесполезно, решил отступиться. Киду Мокетону, давно превратившемуся в нечто, способное вести лишь растительно-животный образ жизни, было явно не под силу вспомнить о событиях, выходящих за рамки времени, истекшего только что.

– Ладно, Кид. Это неважно.

Хотя для большинства Джонов и Мэри, ежедневно работающих с девяти до пяти вечера, и прочих американцев среднего класса только-только наступило время завтракать, в "Алмазной Тиаре" жизнь уже вовсю била ключом, что подтверждала и соблазнительная аппетитная полуодетая певичка, выступавшая под аккомпанемент такого большого оркестра, что сам Джек Тиргарден[3] позеленел бы от зависти при его виде.

Войдя в зал, Бучер остановился у дверей, осматривая помещение. Он вдруг понял, почему Витторио выбрал для своей деятельности такой город, как Рено. Большинство посетителей его заведения были женщины. А при таком наплыве бабенок всех мастей, прибывающих в этот город для скорейшего, без всяких проволочек оформления развода, и при том, что "Алмазная Тиара" открыта круглосуточно, эта грязная жирная сволочь мог подцепить себе фактически любую по своему желанию.

Справа от главного входа, метрах в двухстах от Бучера, располагалась центральная касса, и он не без удивления отметил, что молодая кассирша является не блондинкой, не пышногрудой, а довольно невзрачной женщиной, похожей на серую мышку, лет двадцати пяти с прямыми черными волосами и темным цветом смуглого лица. В данный момент она рассчитывалась с подвыпившей рыжеватой бабенкой, которая буквально вцепилась в своего хлыщеватого спутника с явными повадками альфонса, не сводя с него глаз, и поэтому никак не могла уплатить по счету.

Бучер не спеша подошел и, ожидая, когда кассирша освободится, заметил газету, лежащую на прилавке около кассового аппарата. На первой полосе в одной из статей речь шла о двоих жителях южного Техаса, неожиданно и таинственно скончавшихся от интенсивного атомного облучения, как установило посмертное вскрытие. По мере того, как Бучер читал статью, что-то в отдаленном уголке его памяти пыталось всплыть на поверхность, но как раз в эту самую минуту рыжая дамочка и ее альфонс, шатаясь, побрели к выходу, и он не стал вспоминать.

– Слушаю вас, – обратилась к Бучеру кассирша с мышиным личиком, почему-то пристально посмотрев на него.

– Где я могу найти Жирного Витторио?

– Как передать, кто его спрашивает?