В любом случае сегодняшняя картина показала мне, что суета вокруг помоек — этакая философия — это и метафора, и намек, и едкая ирония: одни живут за счет отбросов других, вторые воротят нос от первых, третьи делают вид, что не замечают ни тех, ни других… Так можно продолжать и продолжать, но стоит взглянуть на осла, снующего вокруг помойной ямы у склона снежной горы и сразу понимаешь: «Ничего особенного — жизнь, как жизнь, и неизвестно, какому ослу лучше — тому, что в горах ест свежую травку и таскает хворост, или его плешивому собрату у желтого контейнера, на которого сверху взирает невозмутимая мартышка».
ЭмСи взял за правило навещать нас ежедневно, вчера мы таки взяли у него тостер, но сегодня он явится опять, чтобы еще что-нибудь предложить. Впрочем, когда ЭмСи не нужен — он тут как тут, а когда нужен — его нигде нет. Дело в том, что Кашкет купил курицу, и нам срочно надо открыть кухню, на дверях которой сейчас висит замок. А ЭмСи канул в лету и не появляется. Курица, тем временем лежит обернутая в газету, между мной и тостером. Тостер, кстати, оказался наиудобнейшей штукой, мы даже пожалели, что сразу не вняли уговорам хозяина. Это не железка с дырками для хлеба, которая сжигает куски до сухарей, либо выстреливает ими, куда ей вздумается, а штуковина типа складной сковородки с покрытием, туда можно свободно запихнуть бутер из двух кусков хлеба с сыром и помидорами. В довершение чудес на ручке имеются две лампочки, красная «Power» и зеленая «Ready». Несмотря на то, что ЭмСи уверял, что тостер недавно появился на свет и еще не использовался, зеленая лампочка уже не фурычит, в чем я вчера, доверившись электронному разуму и вере в прогресс, к сожалению, убедился, получив первый блин комом, точнее — первый бутер сухарем. С Кашкетом, правда, легко путешествовать — он всеяден, желудок, как терминатор, истребляет все без остатка, не выказывая неудовольствия, так что горелый бутер не был исключением и не пропал зазря.
— Нема! — говорит Кашкет, глядя в окошко на закрытую кухню, в которой обычно есть люди, если босс дома. Вчера, когда я искал ЭмСИи, чтобы попросить его нагреть воду, дабы постирать наконец кой-какие шмотки, мокнущие в ведре уже неделю, мне сказали, что
Вчера было нашествие ночных мотыльков. С наступлением темноты тучи этих насекомых ринулись всей своей популяцией на свет электрических ламп и фонарей. Это явление запросто могло бы стать сюжетом для хичкоковского триллера. На беду именно это время выбрал ЭмСи для своего визита — насекомые буквально внесли его в комнату. Я принялся их отлавливать, если этого не сделать, то ночью рискуешь, как минимум, проглотить несколько штук или не заснуть от шлепающихся на лицо тварей. Но как только я открывал дверь, чтобы выкинуть двух, влетала дюжина. Вскоре я оставил эту затею, а ЭмСи сел на стул под лампой и стал похож на грязного мексиканца из мультиков, над шляпой которого все время вьются мухи.
В Индии в каждом новом месте всегда есть что-нибудь свое, назойливое и неистребимое. В Гоа и на Юге — это муравьи. Стоит только капнуть на пол кока-колы, или уронить кусочек банана, не пройдет и пяти минут, как откуда не возьмись, является полчище мелких муравьев, вытянувшихся в длинную цепочку. По ней без труда можно определить место проникновения, но как не пытайся отрезать пути к отступлению и передавить злобных букашек, тем самым изрядно попортив свою карму, они все равно ползут и ползут так до тех пор, пока не вытрешь марганцовкой все следы сладкого.
В Варанаси — это комары. Их немного, и они микроскопические, кажется, будто их нет вовсе, и поэтому не предпринимаешь никаких действий. Но с наступлением темноты эти неуловимые паразиты могут довести до сумасшествия. Можно даже начать злиться на вещи отвлеченные, не имеющие к комарам никакого отношения, например, на храп Кашкета, а это все мелкие москиты, мрачные букашки — это все их вина, уж я точно знаю, поверьте. Самое безобразное с их стороны — это их неблагородное поведение! Нет, чтобы позвенеть как следует над ухом, выиграть схватку с ладонью и, прицелившись на глазах у восхищенной жертвы, уязвить в самое видное место, как это делают наши деревенские комары. Например, у нас в деревне, где большинство погибает в честном бою, я разрешаю некоторым, заслужившим своей смелостью комарикам, вдоволь напиться крови, а когда они испытают наслаждение, набив пузо, я их конечно отправляю на тот свет; таковы законы природы — сильный побеждает слабого, око за око, зуб за зуб… А вот индийские комары пробуждают во мне только злобу — они предательски, бесшумно летают и кусают практически незаметно. Как только чувствуешь укус и хлопаешь по уязвленному месту рукой — мерзавец уже далеко. Но самое противное — укусаное место дико чешется в течение нескольких часов и, если не владать собой в должной мере, то можно все так расчесать, что потом милостыню будут подавать.
Мотыльки, пожалуй, самые безобидные из этих зол. Уже вечер, и они танцуют кверху лапками по раме с другой стороны стекла. ЭмСи так и не появился, курица перекочевала в ванну на холодный подоконник, а наш ужин состоял из тоста с сыром и помидорами. Сегодня с едой вообще какие-то подвохи, даже бананы оказались несъедобными, твердыми, как картошка, и совсем не зрелыми. ЭмСи, судя по всему, загулял. Когда часа четыре назад Кашкет ходил наводить справки у родни, ему сказали, что ЭмСи пьет пиво с друзьями и вскоре ожидается. Ожидается… все еще ожидается.
Один шаг мог бы изменить многое в жизни. Так думают когда уже поздно, когда кажется, что можно было бы его вовсе не делать, можно было бы вообще сидеть дома и никуда не выходить.
Я ненавижу отсрочки и ожидания — они не только портят аппетит, но и изматывают как горные переходы. Была б моя воля — я б упразднил их.
Можно, как «премудрый пескарь» Салтыкова-Щедрина, не вылезать из своего убежища, лежать в нем и глазеть на все с одной точки, видеть мир в одно отверстие и знать о нем все, что полагается знать «премудрым пескарям». Это, наверное, даже приятно — лежать так и неспешно смотреть вокруг своей норы.
Ожидание всегда связанно со спешкой — если чего-то ждешь, значит либо поторопился, либо уже опоздал. И главное тут — вовремя понять — опоздал ты или слишком быстро бежал. Отсрочки коварнее — они, как плохая память, не вовремя и некстати. Еще хуже, когда о чем-нибудь, о чем так долго забывал, напоминают другие.
Зачем обычно рассматривают предмет с разных точек? Посмотрев с разных сторон, повертев так и эдак — изучают, определяя брать — не брать, нужно или не нужно, дарить или не дарить. Другие не станут заботить себя подобными пустяками, им достаточно смотреть на все через свою дырку в норе и считать пузыри, когда в нее ничего не видно. И они часто оказываются правыми — всего вокруг не увидишь, не пересмотришь, не пощупаешь. Зачем вертеть свою жизнь, приглядываться к ней, проверять? Ее не купишь и не подаришь, она не может нравиться или не нравиться, на ней нет пробы, и она не играет на свету.
Ожидание — это всегда время: потраченное, потерянное, текучее или пролетевшее — это всегда звук часовой стрелки, еле слышный отсчет чего-то до какого-то события, неважно, пустякового или отчаянно значимого.
Сейчас я тоже в ожидании — свое время я убиваю тем, что расписываю эти страницы черной ручкой, лежа на не очень чистом шерстяном одеяле — оно пахнет пылью, сыростью и стиральным порошком. Время течет средне — не быстро, но и не мучительно медленно — сейчас оно как обычная река — течения не видно, но стоит присмотреться к какой-нибудь соринке у берега, и оно становится заметным. Это не очень тягостное ожидание, и все же я ненавижу ждать. Сейчас я жду друга — этот «премудрый пескарь», как и я, убил все свое время, лежа на грязном одеяле и исписывая страницы. Вот он закончил и начинает собираться — встает, ищет обувь, вздыхает, говорит, что «написал тридцать пять страниц» и добавляет: «Вот что значит не писать пять дней!». Значит, я ждал тридцать пять страниц — это время требуется моему другу для того, чтобы нагнать пять дней. Значит, он тоже ждал — интересно, опоздал или поторопился? Я не знаю, но теперь он ждет меня — ходит по комнате, громко дышит в нос. Он больше моего не любит и не умеет ждать. Пора выходить.
Все-таки мы не совсем «мудрые караси»; может быть, и не стоит рассматривать жизнь как безделушку, которую вертят, перед тем как купить, но считать пузыри, лежа на дне, еще тяжелей. Вдруг ничего не будет, ничего не произойдет и придется лежать дальше… ждать чего-то, пока не надоест, пока не привыкнешь к такому ожиданию, пока оно не станет незаметным, прочным, обычным. Надо торопиться — друг заслонил мне единственную тусклую лампочку: что-то втыкает в розетку — так можно испортить зрение. Он дает мне отсрочку, говорит — «я пойду в туалет». Сейчас я об этом забуду, а когда он вернется — напомнит мне об этом. Да, все отсрочки, даже такие нелепые, коварнее ожиданий — они внезапны и малоприятны.
Я уже исписал четыре страницы — этого обычно хватает, чтобы заморочить себе голову и забыть о том, что начал писать всю эту ерунду только для того, чтобы не ждать.
А ведь я мог бы с самого начала не ждать, не писать, не слышать щелчков секундной стрелки на своих часах, мог пойти гулять, мог бы…
Вот он вернулся, теперь торопит он. Ему некогда. Мне, наверное, тоже.
Так и не дождавшись ЭмСи, легли спать. Он появился около девяти утра, необычайно удивленный тем, что мы только проснулись. Кашкет тут же отправился на кухню варить курицу, а ЭмСи тем временем приколотил косяк. Сегодня намеривались погулять в горах, но не знаю, что ЭмСи положил в косяк, только я прирос к кровати и не мог не то что в горы, а и до двери дойти. Я сидел и слушал подряд все, что играло в плеере. ЭмСи спустился вниз проверить, как идут дела на кухне.
Погода была промозглая, так что я принялся кутаться с головой в одеяла, которые в неимоверном количестве были навалены рядом. Вскоре согрелся, но ноги все равно продолжали мерзнуть, так что я повалился набок поперек кровати, закутанный яко бомж в дюжину одеял. Как назло музыка прекратилась, а сил встать и поставить что-то еще просто не было. В таком виде меня и застал Кашкет, ничуть этому не удивившийся. Он рассказал, что все понял, когда на кухню спустился ЭмСи и прирос к стулу, разговаривая со стенкой.