Я утвердительно кивнул и изобразил, что меня стукнули по голове, и я упал без сознания. Это было в принципе, верно. Внутреннее состояние у меня было как после хорошего удара дубиной по затылку. Он понял и сочувственно кивнул, потом так же жестами объяснил, что и сам оказался рядом с взорвавшейся бомбой, потом подкатил глаза, покрутил рукой возле лба и поморщился как от боли. Получалось, что мы с ним оба как бы контуженные.

Объяснившись, мы оба, не сговариваясь, посмотрели на убитых. Итальянцы лежали в живописных позах на сырой русской земле. Что с ними делать я не знал, вопросительно посмотрел на француза. Однако с ним что-то случилось, он побледнел, приставил к стволу дерева ружье и обеими руками взялся за голову. Потом его начало рвать. Я смотрел на него, не зная чем ему можно помочь. Вероятно после пережитого волнения, у него сказались последствия контузии.

Спрашивать его о чем-то было бесполезно. Он перестал реагировать на окружающее, сжимал ладонями виски, стонал от боли и опустился на корточки возле толстенной березы. Так и сидел, прислоняясь лбом к коре дерева.

Удивительно, но все это время у меня не возникали вопросы, откуда взялись эти люди. Может быть потому, что я подсознательно пытался понять, откуда взялся я сам. Француз, между тем, начал раскачиваться и стукаться лбом о дерево. Наверное, таким способом, хотел отогнать или заглушить боль. Я подумал, что должен будут сделать, если он вдруг потеряет сознание. Ситуация получится патовая, на меня одного, три трупа полных и четвертый на половину.

Не знаю, как получилось, но в какой-то момент я сам, не понимая, что и для чего делаю, протянул к французу руки и снял с него кивер. Его коротко стриженая голова оказалась совсем мокрой. Не обращая на это внимания, я принялся водить над ней ладонями. Вскоре сержант перестал раскачиваться, застыл на месте. Продолжалось все недолго, не больше трех-пяти минут. Вдруг он провел рукой по мокрому лицу, и повернулся ко мне и посмотрел прямо в глаза. В его взгляде были удивление и страх. Я как мог приветливо улыбнулся и вернул ему форменную шапку.

— Прошла! — воскликнул он, принимая головной убор. — Как ты смог?!

На это я мог только развести руками.

— Ты француз? — спросил сержант, продолжая руками обследовать свою выздоровевшую голову.

Я опять развел руками.

— Нет, на француза ты не похож, — рассмотрев мое лицо, решил он. — Португалец?

Чтобы он избежал перечисления всех европейских народов, я показал знаком, что все равно ничего не знаю, и напомнил об ударе по затылку. Однако он от попытки меня идентифицировать не отказался и решил хотя бы для себя:

— Скорее всего, ты поляк, из корпуса князя Понятовского. Офицер?

Я, как и прежде показал, что не знаю. И здесь он оказался верен себе, все решил сам.

— Думаю, ты никак не ниже капитана.

Мне осталось только согласно кивнуть.

— А лечить можешь только голову или и другие раны? Что, тоже не помнишь? Ну, ничего, потом проверим.

Я показал на убитых и знаком спросил, что с ними делать. Сержант сразу перестал улыбаться и посмотрел на тела с плохо скрытым презрением.

— Они хотели тебя ограбить, а меня убить, — объяснил он. — Меня, старшего по званию! И это солдаты Великой армии!

Эта мысль так его расстроила, что он опять дотронулся рукой до лба. Потом взял себя в руки и решил:

— Заберем их ружья, чтобы не достались русским, — добавил он.