И он швырнул ее, дрожащую, в гондолу.

Было уже очень поздно, когда она добралась до палаццо, и только консьерж заметил, как она поспешила через холл. Он взглянул на нее с любопытством, а потом опять уткнулся в газету. Оказавшись опять в безопасности своей комнаты, она сорвала с себя растерзанное платье и, чувствуя приступы отвращения к своему телу, спрятала платье в корзину для использованного белья, вместе с изодранными нижними юбками. С трудом найдя силы, чтобы повернуть тяжелые тугие латунные краны, она наполнила ванну горячей водой и стала яростно соскребать с себя воображаемые следы тела Фелипе.

А потом, в чистой рубашке из хлопка, она свернулась на середине кровати. Больше всего на свете ей хотелось только одного – умереть.

Даже сейчас, когда солнце своими лучами начинало новый день – день, оставшийся до свадьбы Энджел, – Поппи по-прежнему думала о смерти. Она никогда не сможет никому рассказать о том, что случилось – ведь ей никто не поверит. В отчаянии она думала о том, что убьет себя – она примет яд… но она не знала, где купить его… Поппи вспомнила с тоской комнату на ранчо, где хранилось оружие – винтовки, с красиво декорированным ложем, хранились в запертых шкафах, а коллекция Ника, пистолеты с инкрустированными серебром и перламутром рукоятками, были выставлены в застекленных ящиках. Там все было бы просто.

Она повернула голову на легкий стук в дверь.

– Вставай же, соня, – позвала ее весело Энджел. – Разве ты забыла, что нам нужно сделать последние покупки?

– Ох… почему бы вам не пойти без меня? – откликнулась Поппи, ища отчаянно какую-нибудь причину для отказа. – Я… у меня опять эта противная головная боль.

– О, бедная Поппи, – закричала Энджел. – Воздух Венеции и впрямь не подходит тебе, я права? Может, позвать врача?

– Нет, нет, – Поппи обнаружила, что отвечает вполне нормальным тоном… – Я просто немного полежу, отдохну… не беспокойся.

Неожиданно она поняла, что Энджел ни о чем не подозревает. Никто не подозревает. Только она и Фелипе знают правду. Искорка надежды мелькнула сквозь ее отчаяние. Если она будет умной… никому нет нужды знать о ее позоре. Хотя это, без сомнения, написано у нее на лице. Она стала пристально рассматривать себя в зеркале, но, если бы не круги под глазами, она выглядела как всегда.

Она сидела в кровати и изо всех сил старалась держаться спокойной, когда Розалия и тетушка Мэлоди прибежали узнать, все ли с ней в порядке.

– Я начинаю очень беспокоиться о тебе, Поппи, – сказала Розалия, взволнованно касаясь губами ее лба, чтобы проверить, нет ли жара.

– Чепуха, – буркнула тетушка Мэлоди. – Девочка просто больна от любви – вот и все!

Глаза Поппи широко раскрылись – что она имеет в виду?

– Это уж точно любовь, – не унималась тетушка Мэлоди. – Ведь они с Энджел все всегда делают одновременно.

– Что ж, посмотрим, – засмеялась Розалия, глядя в зеркало Поппи и поправляя свою соломенную шляпку. – Есть один молодой человек – дома, которому просто не терпится поскорее увидеть ее опять. Грэг очень расстроился, что не смог поехать с нами, и я подозреваю – из-за тебя, Поппи. Но хватит мне быть свахой, нам пора идти. Энджел не должна видеть Фелипе до свадьбы, так что у нас сегодня будет просто семейный обед вечером. Господи, я так нервничаю из-за завтрашнего – и все эти принцы и графини! Мне снились ужасные сны – будто мы тонем в канале со всем нашим свадебным убранством. До свидания Поппи, мы вернемся поздно. Почему бы тебе не открыть окно и не подышать свежим воздухом, посмотреть на солнечную улицу? Мне не хочется оставлять тебя в полумраке.

Поппи откинулась на подушки, думая о том, что только что сказала Розалия. Ее поразила собственная тупость. Конечно! Ответ был совсем рядом – всегда. У нее могло бы быть все, о чем она так тосковала. Она могла бы быть Поппи Констант. Ей просто нужно было выйти замуж за Грэга.

В три часа дня, сентябрьским днем, похожая на неземное, эфирное видение в своем подвенечном платье, Энджел плыла в убранной цветами свадебной гондоле по Гранд Каналу к величественной церкви Санта-Мария делла Салюте. Облака затянули почти весь небосклон, и погода была то ясной, то пасмурно-серой. Венеция замерла в предгрозовой тишине, в которой каждый звук казался глубоким и значительным. Музыка Баха словно вздымала ввысь древние стены, и только улыбка Энджел была легкой и безмятежной, когда она входила в двери церкви.

Поппи, в струящемся зеленом платье из шелка и тафты, со свежими, будто рубиновыми, розами, вплетенными в ее пышные волосы, шла позади и думала о том, что Энджел – самая чудесная грёза-невеста. Ее подвенечное платье было из белого тяжелого атласа, с длинным шлейфом, отделанное великолепным кружевом и расшитое жемчугом и хрустальными бусинами. Те же зубчатые кружева обрамляли ее длинную гибкую шею, и шелковистая тюлевая фата каскадом спадала с бриллиантовой тиары Ринарди, надетой на ее чудесные белокурые волосы. Фата скрывала выражение ее лица, когда она шла под руку с отцом к алтарю, но Поппи знала, что оно светится счастьем.

Сжимая свой маленький букет так сильно, что шипы впивались ей в пальцы, Поппи медленно шла за ними, ее глаза были прикованы к волнующемуся шлейфу платья Энджел. Когда она наконец подняла глаза и взглянула украдкой, она увидела, что глаза Фелипе смотрели лишь на невесту, когда она повторяла свой обет.