На широком привлекательном лице Кармайна заиграла улыбка, а янтарные глаза засияли от удовольствия.

— Макинтош вышел из себя — очень опасное состояние для окружающих.

— Господи Иисусе! Тот самый банкир после готов был покончить жизнь самоубийством?

— Наверняка. Макинтош объявил, что принародно подаст в суд, если вся коллекция, вплоть до последнего наброска Леонардо, не будет передана хранителю музея Чабба в течение месяца. Парсонсы проиграли, и понимали это. Как же они отомстили Макинтошу? Назначили нового главу издательства по имени Томас Тарлетон Тинкерман.

— Я сейчас понял, насколько нечистоплотны наши местные политики! — сказал Патрик с усмешкой. — Это не победа издательства Чабба. И не победа Джима.

— Не хочешь поспорить, сколько Тинкеман продержится на этой должности? Едва ли многим дольше после передачи последней картины.

— Но слишком долго для Джима, — снова помрачнел Патрик. — Ведь он может придержать выход книги.

— Я не эксперт в издательском бизнесе, братишка, но не думаю, что такое возможно. Если книга уже пошла в печать, то тираж займет слишком много места. Книги будут отгружать.

— Не думаю, что смогу пойти на субботний вечер.

— Патси, ты должен пойти! Мы с Дездемоной не сможем быть единственной поддержкой для Джима, — резко ответил Кармайн. — И что скажет Милли, если ты не появишься там с ее матерью?

— Тьфу! — Лицо Патрика скривилось от отвращения. — Милли и Джим — это единственная причина, почему я там буду, это точно. Мне кажется неправильным устраивать банкет в честь того, кого никто не хочет видеть на этой должности — даже Макинтоша. Хотя Парсонсы наверняка придут поддержать Тинкермана.

— Однозначно.

— По крайней мере, в вечерней одежде гораздо удобней, — со злостью добавил Патрик. — Тебе не придется надевать парадный мундир, а только профессорскую мантию.

— Ты в таком же положении, Патси, — в профессорской мантии.

Пятница, 3 января 1969 года

— Воспринимай это как репетицию, — успокаивала его Милли. — И к началу завтрашнего банкета ты уже будешь настоящим профессионалом.

Она поправила на Джиме галстук — бабочку и сделала шаг назад.

— Совершенство! Ты такой красивый! С тобой там никто не сравнится.

Ее комплименты, которые он слышал на протяжении восемнадцати лет, были совершенно неправдоподобными. Его внешний вид заметно улучшился, но Гарри Белафонте ему не стать никогда. Единственное, что привлекало к нему внимание — это восхитительная белокожая женщина, идущая с ним под руку.

Джим был под метр девяносто ростом, с такой большой и мускулистой шеей, что на ее фоне даже голова казалась меньше размером; массивные плечи, руки и широкая грудь довершали картину. Походкой вразвалку он был обязан вывиху бедра, но травма правого колена, которая положила конец надеждам стать членом школьной футбольной команды, изменила ее — он стал прихрамывать на правую ногу.