Как мог держаться мир на их хрупких плечах и душах? В минуты великих бед и опасностей, когда смерть грозила живому, один искал слова, что могли нести спасение. Двое других — он и она — эти слова взвешивали и отмеряли. Задача четвертого была определить верные. Когда находились те, в которых он чувствовал правду, которые жгли его душу, делали так. Они исполнялись очей внутри, брались за руки и начинали желать спасения. Выбранные слова зажигали сердца троих, они передавали жар своих сердец четвертому, и, когда душа четвертого рвалась общим сочувствием, тогда приходило спасение. Так и держался мир на их слове.

Они давно забыли, когда родились. Они не помнили, была ли у них другая жизнь прежде. Они были люди. Человеческие радости и слабости были в них. Двое — он и она — прошли через испытание любовью. Их любовь была велика, но и она треснула, когда пришлось пережить детей любви своей. Когда умерли внуки, любовь слезла с них змеиной шкурой: с болью и облегчением. У четверых все было как у всех, кроме долга, который в нужный час собирал их вместе и строил основание из их душ, не давая миру рухнуть в бездну.

Их долг был — слово. Впереди слова всегда шли мысль и ответственность. Однажды они забыли долг.

Тот, чьим делом было поверить, носил в сетчатом мешочке усиливатель, который умножал их общую силу спасения. Это была коробочка с глазком зеленого индикатора. Когда коробочка набирала силу, индикатор загорался. Силу обязательно было расходовать, ибо, если ее не разряжать, она угасает и в нужный момент не придет. Катаклизмы случались гораздо реже, чем в очередной раз загорался индикатор, а разрядить коробочку четвертый мог лишь через себя: погрузив в свою душу чужую боль, спасал он отдельные судьбы. Загадать желание усиливателю мог любой, но только через разрыв души четвертого оно могло исполниться.

Он парился в бане. Человек же! Мешочек висел поверх одежды. Вдруг вспыхнул индикатор. Трое решили пошутить. Сколько раз, говорили они, он терзал свое сердце для других, загадаем для него! Так они забыли долг. Они загадали слово, не испытав его на себе, как обычно. Что люди желают другу, которого знают тысячу лет, у которого все есть, включая вечную жизнь? Что желают, не думая, не тратя души и сердца? Трое сказали: «Желаем ему всего того, что он желает себе!»

Даже если ты знаешь человека вечность, даже если этот человек — ты сам, душа человека — потемки! Он устал жить. Он устал болеть душой. Он захотел умереть. Он умер.

Все время, что прошло с похорон четвертого, трое провели в отчаянном ожидании грядущих бед. Но то, что пришло, было сокрушительно окончательным. Не землетрясение, не тайфун, не цунами, даже не астероид. Стало тускнеть солнце. Ученые объявили: светимость солнца уменьшается, и через пять лет оно погаснет совсем, почему — неизвестно. Но даже если и выяснить почему снова зажечь солнце люди не в силах. Можно усилить парниковый эффект, сжигая все, что есть органического; можно усилить эффект солнечной радиации, разрушая озоновый слой, но все эти меры — продление агонии. Был дан старт обратному отсчету финиша.

Трое были в отчаянии: чтобы снова стать опорой миру, нужен четвертый, нужно во дни всеобщей агонии найти человека!

Мир раскололся на две части: одна часть пыталась затемно сжечь остаток своей ставшей никчемной жизни заодно с чужой; другая часть безропотно приготовилась к закланию — людскому или природному, все равно. Все равно стало всем, а когда все равно, человек исчезает.

Самоубийства индивидуальные и коллективные. Убийства единичные и массовые. Насилие над собой и над другими… Таков стал мир, который нужно спасти. Трое задумались, нужно ли? Давно не загоравшийся зеленый огонек усиливал их сомнения.

Прошло два года. Солнце светило вполсилы. Мрак и холод накрыли землю. Кто хотел уйти раньше — ушел, унеся с собой много тех, кто бы еще погодил. Сдавшихся забрали и продолжали забирать холод и голод, особенно на юге. Северным странам повезло больше: тут знали холода, было где укрыться и чем согреться. Животные и растения пытались привыкнуть к переменам, не ведая об их окончательности. Льдом были покрыты реки и озера. Внутренние моря замерзли. Льды наступали с берегов на океаны. Странные звери явились из мрака и холода дотерзать остатки живого…

Трое все больше рисковали, переходя от одного жилья к другому, и сохраняли все меньше надежды. Их пугались, их гнали, из них пытались сделать запас пропитания.

Тусклым и ледяным майским утром сердца их радостно замерли: зеленый огонек ярко пылал. Первый лихорадочно стал искать слова, он и она — отмерять и взвешивать. Они не знали, которые из слов — верные. Вера была не их делом, а без веры творение чуда — дело шаткое и сомнительное. Но они так страстно желали спасения, что решили рискнуть.

Трудно было поверить словам о необходимости спасти этот мир после всего, что они видели! Они тоже были частью этого мира. Спасать мир ради себя? Спасти себя вместе с миром? Отсутствие веры не только наполняло сомнением, оно отнимало уверенность в том, что казалось давно решенным. Им нужен был человек, нужна была его вера, ибо без человека и его веры, без веры в человека все зря. Между тем на весах их сомнений была судьба мира.

Они взялись за руки и стали повторять слова, принятые ими на веру. Сердца их зажглись, души пронзила боль обо всем мире, что был и что мог перестать быть, и, когда стало совсем нестерпимо, желание спасения выплеснулось вовне, поддержанное усиливателем. Солнце вспыхнуло!

Они плакали от счастья, лежа на майском снегу. Природа вторила им счастливыми слезами капели. Чудо свершилось.

Словно ниоткуда в мире появлялись люди: из домов, из нор, из щелей… Их все еще было много, человечество все еще было живо.

Так было несколько дней. Несколько дней счастья, яркого, как спасенное солнце! Но вдруг солнце стало как лампочка в неисправном патроне — мигало, потрескивая, то прищурясь, то светя ярче обычного. Мигало, мигало… и погасло. Космос посмотрел на землю равнодушным холодом. Вот, значит, как это… Однако, потускнев сильнее прежнего, солнце вновь дало себя земле.

Ложная вера разрушает сильнее безверия. Вера в ложное иногда дарит надежду, которой лучше не иметь вовсе, чем, обретя, потерять. Теперь трое уже ни на что не надеялись. Они брели по воле судьбы, готовой прикончить их холодом, голодом или им подобными. Путь привел их к заводу. Точнее, это была ТЭЦ. Ее трубы дымили, прожектора ярко освещали вход. Здесь их встретили люди с оружием в руках. Люди были настороженны и подозрительны, но не злы. Троих отвели в большое помещение, где их встретил Главный. Он молча подошел к «спасителям» и внимательно взглянул в глаза каждого из них, после чего произнес: берем. Распорядился накормить троицу и привести к нему на разговор.

— Вот, топим себя и улицу, пока газ есть в трубах, — начал он разговор, — у нас здесь даже теплицы имеются. Удивились салату? Давно уже никто к нам не приходил, а люди нужны. Я вижу, вы ребята непростые. Что-то в вас особенное, пока не понимаю что. Но чувствую, могу говорить откровенно. Не знаю, долго ли протяну сам, да и все мы… Ну, слушайте! Люди не могут без веры и надежды. Без них мы превращаемся в такое, что даже зверей не хочется обижать сравнением. Я придумал для наших людей цель, рождающую надежду. Пока есть газ, есть тепло, еда и электричество. Мы сверлим землю, чтобы добраться до мантии, которая даст нам энергию на тысячи лет. Сверлили все предыдущие годы и будем сверлить, пока не кончится газ. Или пока не включат солнце. Понятно, что эта станция построена не на геологическом разломе, и до мантии мы вряд ли доберемся. Но это понятно мне. Остальные, слава богу, верят в будущее. Зачем? Чтобы хотя бы умереть людьми…