Всё вокруг заставляет меня сгорать от стыда и получать наслаждение такой силы, что когда я кончаю меня выкручивает в спазме настолько, что реальность отключается. Сквозь это чувство я могу распознать только его поцелуи, и тело парня. Напротив… И во мне. Он горит и дрожит точно так же как я, но в последний момент резко покидает меня и с силой сжимает мою вспотевшую шею.
Я знаю, что он кончает, но продолжает смотреть мне в глаза и гладить мою кожу у подбородка, пока не нагибается и не целует.
Мягкость этого жеста обескураживает, и я замираю. Он водит губами по моим так словно порхает по ним своими.
Мои ладони, которые до этого продолжали держаться за стол позади, сами тянутся к парню. Пальцы зарываются во влажные пряди, и остывают, потому что в его волосах гуляет холод. Они влажные, но холодные.
— Кончай, Грета. Громко, так чтобы я оглох к херам! — Май отрывается от моих губ, вводит два пальца во влагалище, давит на клитор, и я с ужасом понимаю, что падаю на стол спиной от накрывающего меня отголоска наслаждения.
Его пальцы двигаются ритмично, резко и сильно, и от того оргазм ярче. А я начинаю хрипнуть.
— Такой податливой девочки у меня ещё не было…
Его шепот где-то у груди, а может и вовсе у лица. Я не знаю, потому что не вижу. Всё что я чувствую — это движение его руки и удовольствие, которое добивает меня.
До этого дня, я не представляла, что секс может быть таким диким и бесконтрольным… И таким приятным…"
3.2. Грета
Я просыпаюсь резко, и слишком быстро вскакиваю в кровати. Меня накрывает волнами до сих пор.
— Чертов демон! Ненавижу! — рычу и оборачиваюсь на звук будильника.
Хватаю телефон и выключаю вообще, откидываясь на одеяла. Внизу слышится работа двигателя. Видимо отец прогревает наш седан, чтобы повезти маму в загородный коттедж на "Ирвин лэйк".
Так мы с Иззи в шутку назвали огромный котлован рядом с лесом, куда сливалась вода из дамбы ещё в раннем детстве.
До того, как стали чужими людьми.
Красивое место. Пустынное, а главное оно было нашим. Про отстойник не знал никто из наших друзей, а когда я последний раз была в коттедже, мы праздновали восемнадцатилетние Изабель. Фото до сих пор хранилось в коробке со школьными вещами на верхней полке гардероба.
Простая картонная упаковка от кроссовок, хранила воспоминания о нашем детстве, которые я хотела сжечь. Тогда я не могла и представить себе мысли, что захочу уничтожить всё, что связано с родной сестрой.
Не потому что я ненавидела её, а потому что мне было больно.
Больно смотреть на маму, которая утонула в горе. На отца, который изо всех сил пытается её вытащить. На себя…
Потому что так и не поговорила с ней. А ведь Изабель звонила мне. Писала и даже пыталась просить прощения.