– Ну как же, как же, ваше превосходительство. Положено же так. Литография дело такое… А ну как они, не дай Господь, прокламации какие-нибудь печатать станут?
– Ах, ну да. Пошлите за ним. За Кузнецовым. Поручики меня не интересуют.
– Конечно, Герман Густавович. Из конторы и пошлю. Это совсем рядом. Станция-то, поди, сразу за Лерховским столбом от конторы будет…
– Как вы сказали, Василий Степанович? Каким столбом?
– А… О! Так это Илья Петрович распорядился, – удивился в ответ Пятов. – На площади, прямо перед управлением, чтобы колонна стояла из чугуна, в вашу, Герман Густавович, так сказать, честь. Как основателю заводов. Их превосходительство посчитал, что раз в Барнауле Демидову стоит, так и у нас должен быть.
– Зря, – поморщился я. – Не я же один… Да и как-то это…
Чертовски приятно, конечно. Но стоит лишь на минуту задуматься… А станут ли досужие кумушки разбираться в том, кто именно отдал это самое распоряжение? Или сразу решат – Лерхе, дескать, гордыню тешит.
– Написали-то на столбе чего?
– Так сейчас и сами… ваше превосходительство.
На счастье… Или… Черт его знает, в общем. К добру ли, к худу – столб оказался всего-то с метр высотой. На маковке – золоченый двуглавый имперский орел, а по самой чугунной чушке надпись: «Во славу Российской Империи железо сие здесь делать. Герман Густавович Лерхе. 1865 г.». Ладно хоть так. Кто-то умный догадался Империю ввернуть. Иначе – совсем было бы… не комильфо.
– Саму площадь уже назвали как-нибудь?
– Нет… Землемеры только весной из губернии прибыть обещали… А народ… Вы простите, ваше превосходительство. Это само собой как-то вышло. Кто-то из чумазых первым сказал – тут и все подхватили…
– И все же?
– Германской называют, – тяжело вздохнул Пятов.
– Да? – засмеялся я, расслабляясь. Если бы кому-то в голову пришло обозвать административный центр поселения Лерховской – все было бы намного хуже. Оставалось только себе еще памятник прижизненный поставить, и все. Конец всему. Этого даже самые покладистые мои покровители не простили бы.
– Перед церковью нужно другой столб поставить. Александровский. Выше и… больше. Такой, чтобы это… недоразумение… и вовсе малюсеньким казалось. И ту площадь Александровской назвать. Хорошо бы и памятник государю императору, но на то его дозволение требуется. А столб… гм… От чистого сердца, от верноподданных. Понятно?
– Точно так, ваше превосходительство. – Инженер только что честь по-военному не отдал. Надеюсь, он действительно осознал – насколько это важно. И как меня расстроил этот символ признания заслуг моего Герочки.
Даже присутствие в Троицком жандармского поручика не так сильно могло по мне ударить. Понятно, что он немедленно отправит донесение в Томск или Омск о моем пребывании на заводе. Но в этом случае за меня само время. Телеграф сюда придет только вместе с железной дорогой. А пока бумага с угольными караванами доберется до того, кого это может действительно интересовать, я уже буду на пути в Колывань.
В конторе, кроме собственно заводчан, бывшего учителя и редактора неофициального приложения к «Томским ведомостям» и коменданта Колосова меня ждал пухлый, перевязанный нитками и заляпанный сургучом в пяти местах пакет. От Карбышева, пояснил Кузнецов, окончательно лишая большей части моего внимания для своей новой игрушки – литографии. Супруга Варежки закончила подбирать фотографии для давно нами задуманного альбома, должного продемонстрировать потенциальным переселенцам, как вольготно и богато живется в Томской губернии.
По мне – так совершенно ничем не примечательные фото. Какие-то люди, позирующие на фоне обычных домов. Пасущееся на лугу, судя по пейзажу – где-то в Барабинской степи в окрестностях Каинска, – небольшое стадо коров. Группа дородных теток в расшитых узорами платьях, со щекастыми детишками на коленях. Вид с Оби на вытянувшиеся вдоль реки громадные амбары. Этих я своими глазами еще не видел. Только отчет читал о завершении их строительства и начале процесса заполнения припасами для переселенцев. Несколько изображений пароходов – на середине реки с тремя баржами на прицепе, у причала на погрузке… Горы мешков, коробок и ящиков, из-за которых едва видно краешек трубы и мачту «Ермака», – это уже Черемошниковский порт, трудно спутать с каким-то другим местом.