Впечатляющая картина ночного неба подействовала на них благотворно, особенно на Брэндинга. По сравнению с ее грандиозностью, человеческие тревоги и заботы показались такими мелкими, такими преходящими.

Через какое-то время все небо погрузилось во тьму. Представление было окончено. Они вернулись домой.

Мягкая софа, на которую они опустились, освещалась сбоку стоящим рядом торшером. Буря эмоций, сотрясавшая их совсем недавно, казалась уже плодом их воображения.

Шок прошел. А чем он сменился? Вот что хотел теперь знать Брэндинг.

Он достал два бокала, плеснул в них немного бренди, и вот так они и сидели, смакуя божественный напиток, отлично осознавая, что было необходимо поддержать достигнутое шаткое равновесие.

Волосы Шизей, все еще влажные, отливали блеском, как шубка соболя, и казались такими же мягкими, пушистыми и драгоценными. Светлая челка придавала ей трогательный, ранимый вид. Но тут Брэндинга будто окатило холодной водой: он вспомнил паука, притаившегося у нее на спине, и подумал, что соболюшка эта, видать, не простая.

— Шизей, — начал он, заметив, что она что-то хочет сказать. — Я не хочу, чтобы ты думала, что я такой же, как все.

Долгое мгновение она не говорила ничего. Ее глаза, темные, как ночь, пристально разглядывали его.

— Чья это речь: политика или мужчины.

— Надеюсь, что мужчины. Во всяком случае, мне бы хотелось, чтобы это было так, — Брэндинг хотел быть до конца с ней честным.

Шизей на мгновение закрыла глаза.

— А мне бы хотелось верить тебе. — Она поставила бокал на столик. — Ты напугал меня до смерти, Кок, когда появился вот так, неожиданно. Я не была готова. По правде говоря, я еще не думала о том, каким образом сказать тебе о моем секрете — или показать себя всю целиком.

— И что, вся целиком ты такая же ужасная? Шизей схватила свой бокал и метнула на Брэндинга взгляд, в котором ему почудился и испуг, и ранимость. — Об этом ты мне сам скажешь.

— Картинка, конечно, не из приятных. — В глазах, устремленных на него, промелькнула вспышка гнева. Затем Шизей быстро отвела их в сторону. Это напомнило Брэндингу его дочь. Она часто смотрела на него вот так, когда он в чем-то отказывал ей. Но гнев проходил, а ее любовь к нему оставалась.

— Не люблю пауков, — продолжил Брэндинг. — Не приходилось встречать людей, которые любят. — Он говорил медленно, понимая, что надо выбирать слова с осторожностью, чтобы не испортить дело. — Но, с другой стороны, эта татуировка — настоящее произведение искусства. — Он увидел, что она вздрогнула. — И, поскольку она находится на твоем теле, признаюсь, есть несколько вопросов, которые меня интересуют. Как так получилось, что ты решила ее сделать? И потом — рисунок, наверное, не сразу выкололи, а работа растянулась на довольно долгое время?

— На два года, — ответила Шизей даже с некоторой гордостью, будто терпение, которое она, без сомнения, должна была проявить при этом, оправдывает в какой-то мере всю затею.

— Да, это долго.

Он сказал это весьма нейтральным голосом. Но, услышав эти слова, Шизей поднесла бокал к губам и сделала несколько быстрых глотков, почти поперхнувшись огненным напитком. — О, Кок, ты себе представить не можешь, насколько это долго!

— Больно было?

— Душа болит сильнее, — ответила Шизей. — Та, другая боль — ничто перед ней. Она исчезла, как утренний туман под солнцем.