Люди не могли его обуздать, а испуганный Бусько напрасно дёргал его за одежду, умоляя, чтобы не вмешивался в эту кипящую толпу и молчал. Белый его отталкивал, и хотя кровавые распри не могли принести ему никакой пользы, он им аплодировал.

Только ночь завершила эту утреннюю драму, когда уже в городе не было ни одного мадьяра, а Вавель был закрыт, обставлен стражей, словно в осаде, должен был защищаться от врага.

Князь обходил его вокруг и кричал:

– Королеву осаждают так же, как недавно меня в Золоторыи… Перст Божий над ними! Месть Божья! Людвик и она должны будут бежать из этого королевства так же, как я из своих владений.

Целых три дня, пока в Кракове не успокоилось и королева не отправилась в путь, князь расхаживал под Вавелем, радуясь её судьбе. Возможно, он с каким-нибудь издевательством перегородил бы отъезжающей дорогу, но он проспал утро, а королева неожиданно и тихо выскользнула из города.

Этим маленьким утешением из-за чужой неприятности закончилось пребывание Белого в Кракове. Ему прислали туда окончательное слово короля, чтобы удовлетворился выкупом за Гневков, который давали ему из милостыни, и подисал торжественный мир, после чего получил свободу.

Князь согласился на всё, смирился, но в письме, какое дал, он оговорил себе быструю выплату обещанных гривен. После чего, взяв маленькую часть обещанного выкупа, со странной мыслью он поехал в Гданьск, где Фрида хотела вступить в монастырь.

Он не нашёл её там, и никакой вести о ней, а по той причине, что его уже никуда ничего не тянуло, он поселился в Гданьске, дожидаясь денег от короля.

Там несколько лет в грустной бездействии, обленившийся, ни на что не способный, дожидаясь последних десять тысяч, он проспал вплоть до 1380 года.

Наконец король Людвик отослал ему их через Петра Малоху, старосту Куявского, и подканцлера Шимона. Вечером преподнесли ему этот выкуп, за который на следующий день он должен был написать королю расписку и подписать отказ от всяких прав на свой удел.

Но ночью ему пришла безумная мысль не подписывать и бежать в Буковец (Любек), и… назавтра его уже в Гданьске не было.

Говорили, что там князь окружил себя большим двором, и начал выступать пански, угрожая, что дождётся смерти Людвика и не пустит на трон его дочек.

Это были пустые слова, над которыми даже Бусько смеялся.

Потом в Великой Польше были беспорядки, а Белый тщетно ожидал, что его туда вызовут. Все о нём забыли и после смерти короля Людвика, а те, кто не хотел его дочек, глядели на Зеймовита Мазовецкого, не на него…

Бродя так из города в город и не смея, или не желая вернуться в монастырь, Владислав умер в дороге, в Страсбурге 1 марта 1382 года.

В аббатстве, из которого он сбежал, в память о неблагодарном положили надгробный камень.

Так один из последних Пястов, мечтающий о короне, кончил забытым, отвергнутым изгнанником среди чужих.

Кровь Пястов, которую молоко немецких матерей сделало чужой и холодной, уже не имела любви к своему гнезду, она не могла её вдохновить.