На последнем этапе моего маршрута я иду в запретную зону, зазор между гофрированным железом, относящимся к кухне, и стеной школы, пробираясь по скомканным пакетикам из-под чипсов и осколкам стекла. Здесь холодно и сыро, пахнет канализацией, и я привыкла, что там всегда либо кто-то прячется, либо девчонки укрепляют свою дружбу, сплетничая о других девчонках. Поэтому меня не удивляет, что однажды, когда я захожу туда, в конце коридора кто-то есть. Сперва я их не вижу, потому что слишком резко перешла из света в темноту, но слышу сдавленное тихое хихиканье и голос Тильды: «Не останавливайтесь, это всего лишь Калли». Я ковыляю вперед и понимаю, что она зажата в узком пространстве с Венди Дарлинг и Капитаном Крюком. Лицо Венди прижато к лицу Крюка, а Тильда обнимает обоих, глядя на них сбоку. Крюк поворачивается к Тильде, и они обнимаются и агрессивно целуются, так что Тильда оказывается прижатой спиной к стене, а ногой упирается в противоположную стену. Она отводит голову и переводит взгляд на меня, а я останавливаюсь, уставившись на них.
– Что вы делаете? – Мои слова звучат как обвинение, хотя я этого не хотела.
Сестра открывает рот и высовывает язык, на нем лежит клубничная змейка, которую можно купить в любом ларьке.
– Передаем змейку, – говорит она аккуратно, чтобы змея не упала, опуская рукава и одергивая юбку. – Хочешь с нами?
Широко открываю рот, и Тильда наваливается на меня, пока мы передаем змейку изо рта в рот с помощью языка. Отодвигаюсь, ошарашенная тем, что мне позволили принять участие.
Затем мы слышим визгливое: «Уйдите оттуда! Уходите сейчас же!» В конце коридора стоит не мисс Парфитт, а страшная миссис Драммонд. «Вы же знаете, что сюда ходить нельзя», – говорит она, пока мы, поникшие, выходим по одному, а затем добавляет: «Вы меня удивляете, Калли Фэрроу». Я стою, сжав губы, а потом убегаю, но не в класс, а в туалет, и остаюсь там, рассматривая в выцветшем стекле пот, выступивший на лице. Хочу растянуть удовольствие от змейки. Стараюсь даже не рассасывать.
Вот откуда у меня появилась привычка тянуть в рот вещи, которые принадлежали Тильде. Вечером мы, как обычно, стоим рядом в пижамах и чистим зубы перед сном. Но теперь я делаю это очень медленно, жду, пока Тильда уйдет из ванной, а после этого, когда я точно уверена, что она ушла, я беру ее зубную щетку из стаканчика и использую вместо своей, облизываю и обсасываю ее, как леденец на палочке, чтобы ее слюна точно попала в рот. Или другой случай: мама стрижет ей волосы, а я подбираю прядь золотых волос и уношу с собой в ванную. Волосы тяжело есть, потому что их не прожуешь, они комом встают в горле, когда пытаешься их проглотить. Поэтому я режу их маникюрными ножницами на мелкие кусочки, наливаю себе внизу стакан молока и, глядя в зеркало в ванной, выпиваю волосы, плавающие в стакане вместе с молоком.
Тильда ведет дневник. Однажды я замечаю его на нашем туалетном столике, рядом с коллекцией животных из стекла, отрываю кусочек от страницы, покрытой ее угловатым неразборчивым почерком, и съедаю его. Бумагу есть легко, ее можно размочить во рту, но Тильда закатывает дикую истерику, обвиняя меня в том, что я читала ее дневник и порвала его. «Я прочитала всего одну страницу, но это было так скучно, что я бросила», – говорю ей я. После этого она прячет дневник, но я знаю, где он, – она засунула его в наволочку подушки.
А вот еще один случай: я иду в кладовку, потому что знаю, что, встав на стул, я смогу дотянуться до полки, где хранится красная жестяная банка. Мама хранит там наши молочные зубы, те, что мы прятали под подушку для зубной феи. Встаю на стул, вытягиваюсь наверх, дотрагиваюсь до банки кончиками пальцев, тяну ее на себя и только тогда замечаю, что мама наблюдает за мной.
– Что ты делаешь, Калли?
– Да просто хотела посмотреть на наши зубы.
– Как мило, – говорит мама, оставляя меня наедине с коробкой, так что я беру из нее три зуба, бегу наверх в спальню и прячу их в ящик с нижним бельем. Я решаю, что должна съесть их прямо при Тильде, но так, чтобы она не поняла, решив, что, если я осилю все три, вероятность того, что хотя бы один из них будет принадлежать ей, будет больше. Такая возможность появляется у меня через неделю или около того, когда мы приходим домой из школы: уже вечереет, в доме пахнет выпечкой. Мама сделала шоколадный торт «Захер», и когда мы приходим на кухню, она объявляет, что продала картину. В нашем доме это всегда повод для большого праздника. Мы понимаем, что для мамы работа учителем рисования – это источник стабильного заработка, то, что позволяет оплачивать счета, но ее картины – это совсем другое дело. Я сломя голову бегу в спальню за зубами, затем присоединяюсь к Тильде и маме, чтобы отведать торта с апельсиновым соком. Пока они поглощены разговором об абрикосовом джеме, я кладу зуб вместе с куском торта в рот и с усилием глотаю.
Однако зуб не проскальзывает вниз вместе с тортом, а остается у меня во рту. Я пробую снова, запивая соком, но на этот раз я поперхнулась, разбрызгав сок, и зуб выскакивает изо рта на стол. Я спешно накрываю его рукой. Тильда и мама не увидели. Они пропустили момент истины и продолжают разговор, так что я хватаю зуб и выбегаю из комнаты, откашливаясь, мама кричит мне вслед: «Ты в порядке? Пошло не в то горло?»
После такого я решаю не глотать зубы при людях. Я делаю это в ванной, закрыв дверь на замок. Первый из трех проходит внутрь с огромным глотком воды, но в тот же момент я замечаю, что Тильда не смыла воду в унитазе и ее бледная зеленовато-желтая моча все еще там, похожая на яблочный сок.
Зачерпываю стаканом немного жидкости и выпиваю ее так быстро, что не успеваю почувствовать ее вкус – возможно, это было что-то кислое, вроде лимона. Тут же ощущаю прилив удовольствия и воодушевления, но потом пугаюсь. Что, если я отравлюсь? Ночью во сне я вижу себя на больничной койке, меня обследуют мужчины в белых халатах, спрашивая: «Как эти микробы попали в тебя, девочка? Что ты делала?» И пока я отмалчиваюсь, скованная ужасной тайной, Тильда подходит ко мне, слезы застилают ее глаза: «Пожалуйста, Калли, просто скажи им. Это спасет твою жизнь». Но я знаю, что буду молчать до самой своей смерти. Утром я просыпаюсь разбитой и принимаю решение больше так не делать.
7
После той катастрофической встречи на Риджентс-парк я звоню Тильде, чтобы проверить, в порядке ли она, но на протяжении долгих недель каждый раз срабатывает автоответчик, и я начинаю увязать в этой затянувшейся тишине, постоянно беспокоясь за эмоциональное состояние сестры. Пожалуй, это какая-то навязчивая идея, потому что, когда я просыпаюсь по утрам, именно это приходит мне в голову первым. Теперь я уверена, что Феликс причиняет Тильде боль, как физически, так и морально, и по дороге на работу я продумываю, как можно было бы отдалить ее от него, а после работы регулярно захожу на controllingmen.com, чтобы обсудить эмоциональное насилие. Мне даже снятся сны о том, как я спасаю Тильду. Матери, бывает, видят сны о том, как они вытаскивают своих детей из полыхающего пламени или буйных волн, так и я регулярно вижу себя под водой, хватающей ее за волосы одной рукой и загребающей воду другой, пытаясь бороться с потоком безжалостной реальности. Это изматывает.
Порой я сажусь на автобус и провожу время в кафе «Коперник» на Керзон-стрит, напротив ее дома. Нельзя сказать, что я шпионю, скорее, мне приятно находиться к ней чуть ближе. Представляя, что сестре может понадобиться моя помощь, если случится что-то более серьезное, чем пара синяков, я сижу за своим любимым столиком у окна, откуда прекрасно видно дверь в ее дом и окна гостиной на втором этаже. Нет, ничего, в общем-то, не происходит. Новые жалюзи опущены, и невозможно даже предположить, что происходит за ними, так что я остаюсь наедине со своими мыслями, которые быстро превращаются в тревожные. Ловлю себя на том, что постоянно разрабатываю безумные планы, как можно выбраться из квартиры – выпрыгнуть из окна спальни на задний двор, например, там хотя бы стеклянная крыша смягчит удар, в отличие от бетона под окнами гостиной.
Я уже давно не видела Тильду и надеюсь, наступит тот день, когда она доверится мне и позволит помочь. Тем временем я концентрируюсь на записи своих наблюдений. Надо признать, «Досье» сильно изменилось. Раньше оно было просто тетрадью, куда я записывала что-то о Тильде время от времени, я прибегала к нему, только когда меня поражали какие-то ее поступки или если она говорила что-то, что меня огорчало. Но теперь я делаю записи почти каждый день, и в «Досье» больше информации о Феликсе, чем о ней. Мне показалось, что будет полезно сделать список всех его странных и зловещих поступков, я подробно описываю то, как он наводил порядок во всех ее шкафах, когда я впервые с ним встретилась, пишу об инъекциях витаминов – тогда пришлось принять этот факт, но теперь мне кажется, что это совершенно ненормально, – о том, как он спланировал отдых без ее ведома, о рабочих, которые делали в ее квартире черт знает что. И, самое плохое – признаки насильственного поведения: то, как он держал ее под водой на Темзе, синяки на ее руках и то, как она выглядит сейчас. Какая-то побитая и изможденная. Вот этим я занимаюсь сегодня – переработкой имеющейся информации, – а также добавляю свои размышления о том, что он изолирует Тильду, отстраняет от меня.
Я единственный посетитель в кафе, поэтому меня ничего не отвлекает и я спокойно занимаюсь записями полчаса или около того, растягивая горячий шоколад и откусывая по кусочку банан, который я взяла с собой из дома. Затем закрываю ноутбук и берусь за книгу, тот скандинавский криминальный роман «Художник», который я брала с собой к Тильде. Это история о серийном убийце, который вырезает подсказки на телах своих жертв ножом для бумаги. Я погружаюсь в него, но меня как будто отвлек какой-то звук или движение, я поднимаю взгляд и вижу, что входная дверь на противоположной стороне улицы открывается. Замираю, точно под гипнозом, ведь на протяжении всех часов, проведенных в «Копернике», дверь была наглухо закрыта, как непроницаемый барьер, удерживающий Тильду внутри, а меня снаружи.