У неё от обиды задрожали губы, она жалко, побито улыбнулась.

– Вот и хорошо, – кивнула старуха, как будто Таня сказала «да». – Пошли чай пить.

Мерзкий чай, мерзкая старуха. Ночью Таня заплакала под старухин храп, но после слёз, как это бывает, пришло облегчение.

– И что такого? – размышляла она, уткнув мокрый носик в подушку. – Главное, в эту чушь не верю. Возьму с собой тетрадку с лекциями и почитаю в сторонке. А их главарь пускай сидит в бочке, а остальные вокруг голые пляшут под караоке, катаются по полу и рвут волосы… Кажется, так у них это происходит.

Таня хихикнула и уснула весёлой. Но всё оказалось совсем по-другому. Не было фанатичной братии, исходящей в экстазе, не было кормчего в бочке. Был Борис: очень приятный изящный молодой человек с бородкой, с причёской «орфей». Его можно было принять за студента-ботана.

Все, кто находились в комнате, сдвинули стулья и образовали плотный кружок, плечо к плечу. В центре кружка стоял Борис, которого все называли Страстотерпцем, и мягко и проникновенно говорил что-то окружившим его. Всё это было похоже на тайную явку революционеров, только керосиновой лампы не хватало и полицейских свистков за окном. Таня не удивилась бы, если бы сейчас они, раскачиваясь, сурово запели: «Вы жертвою пали…»

Ещё одна женщина в пуховом платочке осталась сидеть у стены. У женщины было заплаканное лицо. Таня раскрыла учебник, то и дело поднимала глаза к потолку и повторяла шёпотом, чтобы лучше запомнить.

– У-у, какие глазки. Не возражаете? – Борис принёс стул и сел близко к Тане. Взял у неё учебник. – О юные, незабвенные года… Сами студентами были…

Таня не могла понять, почему она согласилась переписывать вручённые ей листы. Борис назвал это «подкорректировать». Содержание листов было ужасным. Человеконенавистническим.

– Так мы договорились? – Страстотерпец наклонился к Таниным волосам и дышал ими.

– А то бы нет! – уверенно и весело сказала подошедшая старуха. – Такое жильё, как моё, на улице не валяется. Копейки не беру – живи! Только чтоб мирскую мерзость и падаль в дом не тащила.

Таня испугалась, что Страстотерпец сейчас поцелует её в волосы. Смятённо собрала листы и сунула их в портфель.

– Ты легче с листами, – отвратительно, уверенно сказала старуха. – Люди старались.

Таня, в общем, правильно поняла, что Борису и умной подозрительной старухе вовсе были не нужны листы с ужасным содержанием. Им нужна была Таня, они задумывали что-то над ней…

Скоро выяснилось – что. В следующую субботнюю сходку старуха показала на бледную рыхловатую девушку с полуоткрытым ртом. Пушистые белокурые косы сколоты в неряшливый толстый узел. То ли больная, то ли вообще обколотая.

– Невеста Страстотерпца Бориса, – пояснила старуха. – Если неслыханное счастье выпадет, на тебя следующую взор его светлых очей упадёт. Да не возгордись ране срока: не достойна, не заслужила.

А та девушка куда-то исчезла. Совсем. На Танин вопрос старуха, возведя глаза к потолку, туманно нараспев ответила:

– Чрез муки Страстотерпца неслыханное счастье обрела быть очищенной от скверны, блуда, ереси, погани людской…

Жаба явно была не последняя спица в дьявольском колесе. Часто проходила в комнату, грузно садилась на пол. Вынимала из хозяйственной сумки калькулятор, разбухшую тетрадь, надевала очки. Посапывая, отпирала нижний ящик комода, вытаскивала из-под белья железную коробку – там лежали перевязанные нитками чеки и бумажные деньги.

Ссыпала прямо на пол, тыкала толстым пальцем в кнопки, считала кассу. Шевеля толстыми губами, писала в тетрадь. Деньги перевязывала, коробку зарывала в бельё, ящик запирала, шла в кухню прятать ключ. Таня провожала взглядом круглую качающуюся спину старухи и ненавидела её глазами.