А недавно Поэтессе заказали поэму к юбилею местного ликёро-водочного завода. Поэма начиналась:

Но директору ликёрки не понравилось. Ему хотелось поэму, состоящую из агрессивных кратких агиток, рекламных слоганов. Чтобы люди прочитали, сглотнули слюни в пересохшем наждачном горле и рванули покупать продукцию.

И вот Поэтесса решила переквалифицироваться в романистки. Великий Оноре де Бальзак был несобранный человек – а романы требуют огромной усидчивости. Он обривал себе полголовы. Пока не отрастали волосы, сидел дома и скрипел пером – а куда денешься, с ассиметричной-то каторжной головой?

У Поэтессы в арсенале гораздо более мощное женское средство приковать себя к письменному столу. Ей нечего надеть, не в чём выйти в люди. Вот она от безысходности – вернее, от безвыходности – и пишет романы. Судя по её гардеробу, она будет очень плодовитым автором.

Жадно поглощая пирог, осыпая крошками стол и колени, Поэтесса по привычке разворачивает газету. Некрологов сегодня нет, она вслух читает сводку новостей.

– «Чудом не попала в бабушку выброшенная с балкона бутылка из-под шампанского. Это далеко не первый случай, зафиксированный в этом районе. Граждане, будьте бдительны!»

– О дикий народ! – хлопает себя по бёдрам Тамара. – В полицию нужно бежать, а не в газету царапать заметки. Темнота!

– Постой, – настораживаюсь я, – а там адрес указан, летающих бутылок?

– Улица 2-я Турбазовая, дом 15.

Неделю назад я шла мимо этого дома. Из глубокой задумчивости меня вывел минный свист, затем взрыв и веер стеклянных зелёных брызг, слегка оцарапавших лицо. Тридцатью сантиметрами левее – и Поэтесса тибрила бы стряпню с моих поминок.

– И ты спокойно покинула место потенциального убийства?! – возмущается Тамара. – Зная, что в любой миг жертвой там может оказаться кто угодно: старик, ребёнок, влюблённая юная пара?! В городе свирепствует бутылочный маньяк, а всем всё равно. Люди! – воздевает она пышные руки к потолку: – Очнитесь от летаргии! И мы удивляемся, что недостойно живём, и ропщем, и ноем, а сами пальцем не шевельнём, чтобы что-то изменить. Даже когда речь идёт о жизни наших детей и внуков! О, бараны на заклание!

Поэтесса, облизывая пальчики, вспоминает, что у того же дома, когда она шла на презентацию, в неё пульнули сырым яйцом. Желток тягуче тёк по её причёске и новому пальто. Пальто, причёска и презентация пропали. Это было двадцать лет назад. Маньяк вырос из яиц.

– Так. Сию минуту едем на 2-ю Турбазовую, – Тамара всовывает меня в сапоги и пальто.

Поэтесса кричит, что никуда не поедет. Ей надо дописывать роман: она останется наедине с вдохновением. На самом деле она останется наедине с пирогом.

У дома номер 15 проводим следственный эксперимент. Дворник ещё не успел подмести бабусину бутылку, вдребезги разлетевшуюся в радиусе пяти метров. Под ногами сочно хрустят крупные осколки и зелёное стеклянное крошево. Мы топчемся, задирая головы на балконы и гадая:

– То, что прилетело с этого подъезда, понятно. Первые два этажа траектория полёта исключает. В нашем распоряжении семь квартир. Ну, с Богом!

– Здравствуйте, Маша. Вы подумали над моим предложением? Я упорный и не отстану от вас.

– Здравствуйте, Олег. Понимаете, я по природе одинокий волк. И мне в моей жизни уже ничего не хочется менять. «На свете счастья нет, есть лишь покой и воля…» Сегодня покоя хочется особенно: я дико устала. Правда, Олег.

…Я едва приволокла ноги. На 2-й Турбазовой мы с Тамарой одолели кодовую входную дверь, перешерстили весь подъезд – кроме двух квартир. Там никто не открыл – или затаились?

За двумя дверями жили одинокие старушки: одна в подшитых валенках, другая вовсе в ходунках. В третьей квартире – одинокая мамочка с ребёнком, измученная хроническим недосыпанием. Четвёртую открыла усатая чернявая женщина и – о ужас! – оскалилась, завизжала и с горящими глазами бросилась на Тамару. Нет, не впилась клыками в шею, а повисла на ней болтая ногами: одноклассницы, не виделись с выпускного.