Одна из самых больших странностей в поведении военных музыкантов – их, собственно, «военность». Возьмем отношение к форме: что вы скажете, увидев, как интеллигентный человек, студент консерватории старательно наглаживает на форменке «складку борзости» или сгибает «краб» на бескозырке так, что его становится легче рассмотреть в профиль, нежели в фас? Как вы отреагируете на то, что после экзамена, скажем, по дирижированию, эта умница несется в воинское ателье и устраивает там портнихе скандал: мол, клеш слишком маленький, не по выслуге, и теперь его «в команде» засмеют? И как вам понравится, что этот самый юноша, который вот-вот сядет в оркестровую яму Мариинки, покупает за сумасшедшие деньги у какого-то дембеля из кадровой роты бескозырку-таблетку – такую крохотную, что она едва держится на его стриженом затылке...

Это необъяснимо. Как и дедовщина в оркестре. Тем не менее она есть, хоть и не такая, как, скажем, на корабле или в стройбате...

На первую ночевку я явился ни жив ни мертв. Начальник в этот день строго сказал мне, что его следует называть не «Александр Иванович», а «товарищ старший лейтенант». И что хватит мне таскаться на ночь домой, а пора начинать служить. И чтоб в двадцать два тридцать я, как штык, был в команде. И я обреченно кивнул.

«На баночке» (то есть дежурным) в этот вечер стоял Меря. Он лениво посмотрел на меня и сказал:

– Ну что, чувачок, будем глазки строить или спать?

– Спать, – покорно соглашаюсь я.

– Как? – удивляется Меря. – А кто приборочку будет делать генеральную, а?

– Кочумай, Меря! – вступается за меня проходящий мимо Фалишкин. И не успеваю я проникнуться к нему благодарностью, как он добавляет: – Пусть лучше спит. А то сейчас со страху обоссытся!

Видно, на лице у меня написано, что я боюсь. А боюсь я, потому что, повторяю, как раз перед этим прочел «Сто дней до приказа». И испытывать на себе все эти ужасы мне вовсе не хочется.

Стою я, как идиот, посреди кубрика и не знаю, что мне делать – все спокойно ко сну готовятся, топают в гальюн в одних трусах, белье расправляют, а я даже не знаю, где моя койка. На всякий случай стал я раздеваться и складывать одежду в свободный рундук.

Наконец ко мне подходят два угрожающего вида дембеля.

– Что, растерялся? – неожиданно ласково спрашивает Сэм, командир отделения.

– Ага, – чуть ли не всхлипываю я.

– Тогда – на! – цедит Ришат, который в считанные дни должен «дембельнутъся».

В моих руках оказывается ремень с новенькой бляхой.

– Почисти быстренько, сынок, и давай спать ложись, – Сэм зевает и направляется к койке.

– Не буду, – говорю я и удивляюсь собственному кретинизму.

Сэм останавливается.

– Не будешь?! – изумляется Ришат. – Почему?

– Потому что если я сегодня это почищу, то завтра буду чистить гальюн зубной щеткой. А я не хочу, – я чувствую себя очень храбрым, но уже покойником.