Молодой человек согласился, снабдил его талонами на обед в ведомственной столовой и направлением в общежитие, после чего простился до завтра, хотя на следующий день была суббота, и Кстин планировал ознакомиться с Москвой. Его надежды не оправдались. Он приходил и в субботу, и в воскресенье, и в понедельник и так далее – вплоть до следующей субботы. Правда, он беседовал с молодым человеком с девяти утра до двух; остальное время было в его полном распоряжении. Исключением стала среда: человек в белом халате перенес их встречу на вторую половину дня.
Во вторник он познакомился с Мариной. Тогда же, во вторник, спустя пять минут после того, как он ее впервые увидел, Кстин понял, что влюбился. А в воскресенье – уехал. Уехал, как он думал, навсегда.
– Оставайтесь с нами, мы прервемся на блок рекламы.
Лицо мужчины выглядело сосредоточенным и одновременно отрешенным, словно он знал гораздо больше, чем мог сообщить телезрителям.
На самом деле обычная уловка ведущего еженедельной информационно-аналитической программы, именно за это его и ценили – за умение делать умное лицо.
Некоторые коллеги на конкурирующих каналах умели говорить дрожащим, словно на грани эмоционального срыва, голосом; другие вовсю эксплуатировали нарочитую бесстрастность; третьи умудрялись в коротком комментарии сделать столько оговорок, что под конец и сами забывали, что же они хотели сообщить; коньком Кирилла Истомина была фирменная недоговоренность.
Приблизительно это выглядело так.
Канал А. Ведущая, округлив от притворного ужаса глаза, готовая вот-вот сорваться на рыдания, сопровождаемые осторожным (чтобы не помять манжеты дорогой блузки) заламыванием рук, всхлипывала: «А дважды два… – делала паузу, будто собираясь с духом, – ЧЕТЫРЕ!!!» Это звучало как самая большая трагедия в ее жизни; впечатлительные старушки, сидевшие перед экранами телевизоров, начинали утирать глаза и креститься.
Канал Б. Импозантный мужчина с благородной проседью и аккуратным зачесом, медленно выговаривая слова, произносил: «Дважды два – четыре». Делал он это сухим бесцветным тоном, зато ни у кого не возникало сомнений в его правоте. Собственно, их не возникло, даже если бы он сказал: «Пять». И даже если бы он, посмотрев бумаги, лежавшие на столе, поправился: «Простите. Четыре», – все равно его авторитет остался бы непоколебим.
Канал В. Другой мужчина, круглолицый и румяный, глядит в камеру не отрываясь; следит, кто из зрителей пошел к холодильнику, а кто на минуту отлучился в туалет. «С учетом вышесказанного… Не хотелось бы повторяться, однако, я думаю, нам все-таки придется признать… Дважды два – это… Конечно, учитывая сложившуюся ситуацию в целом и некоторые частности, которых мы вскользь коснулись в нашем разговоре за последние тридцать минут… Так вот, подводя итог сегодняшней полемике, в которой вы могли участвовать благодаря интерактивности нашей передачи… И учитывая пожелания, поступившие от наших зрителей… Парадоксально, но складывается такое ощущение, что дважды два – это все-таки четыре…»
Канал Д. Кирилл Истомин. «По некоторым соображениям, о которых я предпочитаю умолчать не потому, что опасаюсь за себя лично, а потому, что я, как директор канала, несу моральную ответственность за судьбу всего журналистского коллектива… Но я все же должен сообщить, что дважды два – четыре…» Эффектная пауза, брови, взлетающие над тонкой оправой очков, характерное пережевывание пухлых губ, уголки рта опущены книзу – словом, мина
«Не знаю, не знаю, так ли это на самом деле – вам решать… Вам с этим жить».
В этот момент редко кто из телезрителей не чувствовал себя последним идиотом и не бросался к калькулятору.
Штука в том, что сегодня Истомин чувствовал последним идиотом себя.
Режиссер увел на рекламу, отключив камеры и звук, по селекторной связи раздался его хрипловатый голос: «Четыре с половиной минуты».
Гримерша подскочила к Истомину, быстро заткнула за воротник голубой сорочки бумажную салфетку, промокнула жирные пятна, выступившие на лбу и на носу, и стала обновлять тон.
Истомин размышлял над сообщением, переданным ему в наушник режиссером.
– Эй! – громко сказал он. – Так что же там происходит?
Ответом было молчание.
– Я хочу знать, стоит ли это вообще давать в эфир?