– Новые контракты, – шеф словно её не услышал, – дадут нам небольшую передышку. Справимся как-нибудь. Однако я считаю, что пора действовать агрессивно. Согласны?
Ника неуверенно кивнула. Роман Валентинович улыбнулся и заговорил чуть медленнее и чётче:
– Реклама для нас сейчас в приоритете. Но мы не можем себе позволить сотрудничать с такими упырями, как «Тарантул». Нам нужен человек, который этих упырей распознает и пошлёт на три буквы. Ромик хочет работать с вами, и тут впервые в жизни наши мнения сошлись. Думаю, это много значит. Я понимаю, что вам будет непросто. Но ответьте прямо, вы готовы вычерпывать воду из нашего корабля? Готовы латать дыры? Готовы дуть в парус и налегать на вёсла?
– Да, Роман Валентинович! – Ника поморгала, смахивая выступившие слёзы. – Да за ваш корабль я готова накостылять любым пиратам!
– Ну тогда, – шеф улыбнулся и протянул руку. – Добро пожаловать в «чёрную команду».
Эпилог
Следователь Андрей Викторович Титов ненавидел брать работу на дом. И без того пахал почти без выходных, не говоря уже о вечных задержках и внеплановых дежурствах. Однако сегодня, едва переступив порог, разложил на столике в гостиной бумаги, достал из холодильника пиво и плюхнулся на диван.
Кто бы мог подумать, что это дело к нему ещё вернётся? Полгода назад изучил улики и заключение судмедэксперта, опросил свидетелей и даже провёл следственный эксперимент. Всё указывало на самоубийство: записка, предыдущая попытка суицида, затяжная депрессия. Смущал один-единственный звонок, но Титов списал его на расшалившиеся нервы покончившего с собой хирурга.
Ведь если разобраться, странно это, очень странно. Человек принял яд, написал записку и сидит в ожидании смерти. Тут звонит жена. Ну на кой чёрт брать трубку? Ведь попрощался уже и всё решил. Но нет, помчался сломя голову домой, потому как у матери случился сердечный приступ.
Титов пришёл тогда к начальству, но Степан Геннадьевич ясно дал понять, что один звонок – не повод открывать дело, которое скорее всего повиснет глухарём.
И вот спустя полгода в управление явилась дочь умершего хирурга – Екатерина Максимовна Подставкина. Настояла на встрече и показала два блокнота, фотографии которых и лежали сейчас перед Титовым.
Он помнил эти блокноты, изъял их из кабинета Подставкина, а после вернул семье. Одинаковые бежевые обложки и разлинованные листы. Первый блокнот исписан полностью, второй – почти наполовину.
На ещё одной фотографии красовалась посмертная записка: «Катюша и Светлана, любимые мои! Знаю, как тяжело вам читать эти строки…»
Записка была подлинной, это Титов проверил. Вот только чего он не учёл – так это размер полосок.
Максим Анатольевич Подставкин, хирург, чьё имя до сих пор то и дело мусолили в местной прессе, обожал записывать мысли в блокнот. Таких вот книжечек у него в кабинете обнаружилось тринадцать штук, все исписаны мелким почерком, таким же корявым и неразборчивым, как записка.
Закончив один блокнот, Подставкин брался за следующий. Фиксировал всё: диагнозы пациентов, заголовки научных статей, списки дел и покупок. Так как же вышло, спросила сегодня дочь хирурга, что папа вырвал лист из блокнота с тонкими полосками, написал на нём записку, потом закончил блокнот, начал новый, с полосками потолще, и только потом принял яд. Выходит, записка появилась задолго до смерти?
Ответ Титов понял сразу. И очень уж ему не понравился этот ответ.
За четыре месяца до тех трагических событий Подставкин уже пытался покончить с собой. Влез в петлю, из которой его достал подоспевший вовремя санитар. По показаниям свидетелей записки в тот раз не оставил. Одумался, зажил новой жизнью. Однако вскоре снова предпринял попытку суицида. На этот раз удачную. И даже записку оставил – на листочке из блокнота, который давным давно закончил.
Титов крутил фотографии и так и этак. Разница была почти не видна: размер страниц, цвет – всё совпадало. Но вот полоски едва уловимо отличались.
Картина вырисовывалась дурная, такая дурная, что выть хотелось от досады.