— Ее не так волновали деньги, как власть — приносящее свободу действие: уходить в семь вечера и возвращаться через несколько часов на тысячу долларов богаче, чем раньше. Это ее заводило больше, чем я.

Бейкер был вынужден помолчать, чтобы успокоиться. Наконец его мозг снова обрел способность мыслить.

— Она швырнула мне половину денег и сказала, что так будет и дальше. Раньше я не замечал эту сторону ее натуры. Ее слова напугали меня и заставили сильно понервничать. Два дня я плакал словно ребенок, но это не произвело на нее впечатление. Ей много раз приходилось видеть, как мужчины выли во всю глотку. Это не могло ее поколебать, и ее не пугало насилие. Я даже не думал грозить ей побоями. В каком-то смысле она была к ним невосприимчива. Вышвырнуть? А затем месяцами мучиться, представляя, чем она будет заниматься в Штатах?

Бейкер поскреб грудь и немного повздыхал.

— После того как я прекратил выплакивать глаза, она начала мне объяснять, какова на самом деле реальность. Рассказала о своем детстве, да так, как никогда не услышишь от тайца, если сам не таец. Я стал смотреть на мир ее глазами. Во мне произошла настоящая личная революция, и она повлияла на мое сознание, я словно повзрослел. На Западе все проблемы в наши дни имеют социальный или психологический характер. Но предположим, человек запрограммирован совершенно иным способом. Предположим, само его существование постоянно находится под угрозой, и из этого нет выхода, абсолютно никакого! Вот смысл того, что она хотела мне внушить. Ей было плевать на то, что у нее появилась возможность зарабатывать в Штатах деньги, — ведь ее благополучие не меняло положения родных и знакомых, людей, которых она любила. Они оставались в ловушке голода и беспомощности. — Бейкер махнул рукой. — Во всяком случае, в то время она представляла все именно так. Признавалась, что приехала в Америку зарабатывать, а не только играть в любовь. Сказала, что у нее есть родственники, о которых надо заботиться. Потом выяснилось, что она имела в виду младшего брата, а до других, как мне кажется, ей не было никакого дела.

Долгая пауза прерывалась лишь тяжелыми вздохами. Бейкер явно переживал.

— Поначалу я со всем мирился, только бы удержать ее подле себя.

— Стали ее сутенером.

— Не совсем. Хотя сточки зрения закона — вроде того. Формально я был ее сутенером, но она не нуждалась в моих услугах. Ей требовался только мой дом, а я — лишь в роли секретаря. — Бейкер умолк, суетливо переставляя предметы на столе. — Потом я ей понадобился для того, чтобы держать видеокамеру. Я прятался с камерой в шкафу, пока она занималась с клиентом. — Он посмотрел мне прямо в глаза. — Не прошло и шести недель, как ее график оказался расписанным на все часы с обеда до двух ночи. Волнующие новости быстро распространяются в маленьких американских городках. Сильные мира сего, разумеется, мужского пола, выстраивались в очередь и чуть ли не вымаливали право обладать за деньги ее телом. Важные шишки, владеющие лимузинами с шоферами, приезжали в наш дом во взятых напрокат машинах и на такси. Через два месяца мы собрали компромат на всех местных светил, включая судей и прокуроров. Вот почему я получил всего шесть месяцев тюрьмы, а она отделалась высылкой из страны. Это была сделка. Возьмись они за нас круче, мы отдали бы видеозаписи в средства массовой информации. Но пока нас не прихлопнули, мы успели заработать триста тысяч долларов.

Бейкер прошелся по комнатушке, хватаясь то за одно, то за другое; сделал вид, будто срочно требуется поправить репродукцию с изображением Анкор-Ват. Мой взгляд остановился на иллюстрации — зловещем лесном храме с его пятью фаллическими башнями в середине.

Мне показалось, мы достигли еще одного интересного психологического момента, когда раздался стук в дверь. Бейкер не сумел скрыть облегчения и с извиняющейся улыбкой произнес:

— Начинается урок. — Он поспешно схватил из комода майку и натянул на себя.

Я кивнул, давая разрешение впустить ученика, и мы с Леком принялись разглядывать гостя. Это был молодой человек лет двадцати с небольшим, уважительно одетый в белую майку, черные брюки, начищенные черные ботинки на шнурках и с такой невинностью в глазах, какую редко встретишь у фарангов его возраста. Что за небывалое тщеславие привело его сюда, не исключено, что в свой выходной? Каким он поверил россказням о глобальной экономике и преимуществах тех, кто владеет иностранным языком? Увидев меня, юноша произнес на мучительно правильном английском:

— Простите, я прервал ваше совещание.

— Мы как раз уходим, — ответил я на тайском и, повернувшись к Бейкеру, предложил на английском: — Не могли бы мы продолжить разговор в более подходящее время?

Американцу ничего не оставалось, как пожать плечами, что должно было означать: тайский коп способен заставить меня делать все, что угодно.

— Скажем, в семь вечера.

— Завтра было бы лучше. В шесть у меня следующий урок, еще один — в девять, и весь день я работал в школе.

Мы с Леком поднялись.

— Завтра так завтра. — Я вежливо кашлянул. — Боюсь, мистер Бейкер, мне придется попросить ваш паспорт. Завтра я вам его верну.