— Любой нормальный герой-любовник добавил бы в это утверждение словосочетание «сразу двух», льстец заменил бы слово «женщин» на более ласкающее ухо «девушек», а мужчина-завоеватель обязательно добавил бы слово «своих» и опустил фразу о зависти, добы лишний раз подчеркнуть собственные заслуги. А нашему просто хорошо. И о чем это говорит?

— О чем это только не говорит! — хохотнула Бестия и «сокрушенно» вздохнула: — К примеру, о том, что раз Баламут в состоянии думать и связно излагать свои мысли, значит, спортивные костюмы мы надели зря…

…Забавно, но пятнадцатиминутная шуточная пикировка полностью вымела из сознаний этой парочки моральную усталость и… помогла Ларисе отключиться. Когда она заснула и тихонько засопела, Долгорукая, которой предстояло дежурить первые два часа, бесшумно приподнялась на локте, несколько секунд искала в моих глазах хоть какие-то признаки сонливости, а потом переползла повыше, коснулась губами уха и зашептала:

— С Язвой нам очень крупно повезло. Знаешь, в полузабытой прошлой жизни твоя матушка была живым воплощением неудержимого натиска и несгибаемой воли, а Шахова пряталась в ее тени и казалась ведомой. Однако где-то через полгода после исчезновения Оторвы я, анализируя очередное покушение, пришла к выводу, что выжила благодаря предусмотрительности и самоотверженности Лары. Месяцев через восемь-девять меня попытались отравить, и с тем же результатом. А осенью сто четвертого она первый раз закрыла меня собой и страшно обгорела. Я приставила к ней своих целителей и порядка двух недель была уверена, что после завершения очень долгого и муторного лечения она уйдет на покой. Ан нет, осталась. Более того, уже в сто седьмом закрыла меня собой второй раз. Хотя сектор, с которого по мне отработал водник в ранге Гранд, прикрывала другая телохранительница.

Тут Бестия прервала рассказ, несколько секунд невидящим взглядом смотрела сквозь подругу, а затем виновато вздохнула:

— Я ценила ее самоотверженность и преданность, но как Императрица, то есть, награждала, дарила дорогие подарки, жаловала неслыханные права и привилегии и искренне считала, что оказываю невероятную милость…

— Даш, не криви душой! — еле слышно прошептал я, сообразив, что это не так. — Если бы то, что ты только что сказала, было правдой, то ни Язва, ни моя матушка не считали бы тебя подругой и не любили!

— Моя дружба была «вертикальной», Рат: даже выворачивая перед ними душу, я чувствовала себя неизмеримо выше, ибо являлась Императрицей, а они, по сути, были обычными охранницами. Да, доверяла, как самой себе, да, делала для них неизмеримо больше, чем любой другой член рода Долгоруких делал для своих телохранителей, но Язва с Оторвой не были центрами моей личной Вселенной.

Я прислушивался к ее эмоциям, чувствовал, насколько ей стыдно, и в какой-то момент нашел нужные слова:

— Милая, «неправильная» дружба осталась в далеком прошлом, а мы живем настоящим. Поэтому воздавай им сторицей каждый божий день, и…

— Уже! — не дав мне договорить, выдохнула она. — Этот монолог — часть моей благодарности: я хочу, чтобы ты увидел ту часть жизни Лары, которая осталась в Большом Мире, понял, насколько эта твоя женщина надежна, и берег ее, как зеницу ока.

Надрыв, появившийся в ее душе в этот момент, здорово напряг, и я принял меры:

— Даш, совет примешь?

— Да.

— Отпусти ВСЕ прошлое раз и навсегда. И живи ТОЛЬКО настоящим. Тем, в котором ты любишь Ларису и мою матушку, ни разу не проявляла ни высокомерия, ни вздорности, ни барства и поровну делишь с ними новую жизнь!

Надрыв исчез, сметенный чувством благодарности, и Даша, вжавшись в меня всем телом, горячечно зашептала:

— Я люблю и тебя, Рат! Как выразилась бы Язва, «намного шире, чем ты можешь представить».

— Я чувствую… — без тени улыбки заявил я и переключил ее мысли на более комфортную тему: — Поэтому гоню вас вглубь Зоны, чтобы побыстрее «вытянуть» сродства к Разуму.

Она ласково коснулась губами моей щеки, несколько секунд воевала сама с собой, а затем отстранилась:

— Спасибо за поддержку — мне полегчало. А теперь спи, а то меня вот-вот загрызет совесть.