– «На каком, на каком»… Будто сам не знаешь! – Надо запудрить мозги этому придурку, но как?! – Слушай меня внимательно, а если чего не поймешь, пеняй на себя! Дело в том, что Эрвин, прежде чем покончить с собой, написал мне письмо!
На тебе, получай награду за свое любопытство! Дайте человеку хоть раз высказаться так, чтобы у других ум за разум зашел.
– Боже правый… – Собеседник на глазах менялся в лице. – Бен, заклинаю тебя: молчи, хотя бы ради Хильдегард! – Физиономия его пожелтела, стала похожа на восковую маску, а сам проситель, дрожа всем телом, бухнулся на колени.
– Встань! – повелел Пенкрофт тоном Цезаря. – Так уж и быть, смилуюсь над тобой! Но пусть больше никто ко мне не суется!
– Спасибо… – пробормотал усатик и убежал прочь, забыв о собачонке.
Пенкрофт стоял в раздумье, пытаясь проникнуть в смысл уму непостижимых событий, как вдруг у него над самым ухом просвистел большой нож, вдребезги разбив матовое стекло в окне лестничной площадки. Наш герой бросился наземь плашмя. Другой нож, встреченный злобным тявканьем мопса, вонзился в стену. Пенкрофт выскочил из комнаты, захлопнул за собой дверь и пристроился на ступеньках лестницы. Здорово он разворошил осиное гнездо, всего лишь произнеся имя Хильдегард! А что будет, упомяни он таинственного Пробатбикола… Впрочем, не все же козыри сразу выкладывать.
4
Мысли в голову лезли невеселые. Неужто вновь возвращается пора невезения? Прежняя участь, все в той же изначальной упаковке, скрепленная нерушимой печатью покорности человека судьбе? А что, если довериться старине Штербинскому?
Нет, непродуктивная идея! Штербинский всплакнет, посочувствует, даже, может быть, в утешение ему извлечет из шкафа боа… Только ведь мех-то повылез, благодаря моли, которой боа явно пришлось по вкусу, остались считанные ворсинки.
Похоже, вся здешняя заваруха упирается в Прентина. Во всяком случае, для него лично Прентин хуже смерти – тем более, что грозится его убить. И филиппонцы носятся со своим Прентином, как господская прислуга – с фамильным фарфором. Стоит только упомянуть это имя, и все бледнеют и впадают в трясучку. Эх, шандарахнуть бы его как следует, чтоб раскололся вдребезги, как тот фамильный сервиз!..
Да-а, неприятностей не оберешься, если не узнать, что за птица этот Прентин. Может, поинтересоваться у Хильдегард? Но кто такая Хильдегард? Одно несомненно: именно эта особа свела Эрвина в могилу.
Кстати, сколько же можно рассиживать тут, на лестнице у черного входа? А с другой стороны, куда податься? В комнате торчать опасно, в саду подстерегает старик Штербинский, и, пока не выяснится, как зовут лакея, задушевной беседы у них явно не получится. Может, назвать его Эдуардом? А что, Эдуард Штербинский звучит очень даже неплохо. Впрочем, лучше не экспериментировать, прошмыгнуть побыстрее мимо и – на улицу. Ну, а дальше что?
Как ни крути, здесь, на приступочках еще можно отсидеться, но все же для постоянного местопребывания лестница – вариант не самый подходящий. И Штербинского скорее всего нарекли Эдуардом, если его папаша не был начисто лишен чутья к подобным вещам, то бишь к именам. Это ведь, в сущности, зависит от того, обладает ли человек музыкальным слухом. Правда, его, Пенкрофта, собственный папаша когда-то пел в хоре и даже баловался игрой на флейте, для чего, согласитесь, необходим развитый музыкальный слух, но вот ведь, вопреки всему, нарек сына Теобальдом.
Спрашивается, какое настроение души способно подтолкнуть человека, чтобы тот, взглянув на здорового младенца, решает: быть ему Теобальдом!
Теобальд… Таких имен и в природе-то не существует! Волей-неволей напрашивается предположение, что некий шутник вырезал все буквы алфавита, ссыпал в шляпу, встряхнул хорошенько, после чего стал выуживать буквы по одной и на восьмой притомился. Вот и сложились буквы в этакое несусветное имечко, что, заслышав его, люди на улице оглядываются. А появись на свет девочка, пришлось бы добавлять еще одну букву, чтобы получилась из нее Теобальда. Тьфу!
Впрочем, есть вопрос, куда более волнующий: отчего все в этом городе стремятся порешить Вальтера (а в данном случае его, Пенкрофта)?
От волнения наш герой провалился в сон, а пробудясь, услышал, как у подножья лестницы перешептываются двое.
– Короче, поднимись наверх и пристрели его… – явственно донеслось снизу.
– Готов побиться об заклад, что речь идет обо мне! – вмешался Пенкрофт в доверительную беседу.
Настало молчание, а затем кто-то откликнулся – спокойным, бесстрастным голосом: