Мне уже было не до закабинного пространства и сколько я пробил облаков на снижении. Всё равно было и на крики в эфир глухого ОБУшника, который не смог разобрать мой первый доклад. Хотя, может это уже орёт руководитель полётами, включивший у себя на аварийной станции мой канал.

Теперь снижаться нужно дальше. В кресло вжимает изрядно. Позвоночник и живот, будто, слились воедино. Вертикальную скорость даже не контролировал по вариометру, а она была в районе 30 м/с. Может и больше, но через мой обособленный смотровой щиток гермошлема не видно.

А вот на давление кислорода в системе почему-то просматривалось хорошо. Оно сейчас уже совсем неактуально, поскольку у меня МиГ-21 в модификации «кабриолет».

Надо приноровиться и поворачивать голову под определённым углом, чтобы различать показания приборов. Визуально я могу смотреть только в бок.

— Сопка, занимаю 4000 метров.

— 880й, не принимаю вас. Что у вас случилось? — запросил руководитель полётами, чей голос теперь я слышал отчётливо.

Рубаха засучилась, товарищ подполковник! Как бы мне хотелось ему так ответить, да боюсь, не поймут меня на земле потом. Тут ещё приземлиться, правда, надо.

Состояние полностью пришло в норму, как только занял высоту 4000. Рычаг управления двигателя пока рано переводить вперёд, так что пошли ещё снижаться.

— 880й, я 814й. Доложи, что произошло? — а это уже в эфире был голос Швабрина.

— Ох…, — сумел произнести я в эфир, выдыхая от напряжения, но мимические морщины буквально застыли.

Ничего не получается сказать, будто залепили мне рот скотчем. Открыл щиток, чтобы лучше видеть приборы, да только мне как задуло в лицо. Лучше пока опустить.

— Сопка, 814й, наведите меня на 880го. Остаток позволяет.

— 814й, доложите остаток.

— Позволяет, — резко ответил Швабрин.

Сейчас и не вспомню с кем он в одном самолёте летит. Хочет подлететь и посмотреть на меня. Ведь пытаюсь что-то сказать, но не получается. Эфир наполнился целеуказаниями от ОБУшника, который подводил ко мне Фёдоровича. Не видно ещё ни черта из этой схемы перед глазами.

Высоту 2400 я занял, и сразу перевёл самолёт в горизонтальный полёт, отклонив рычаг управления двигателем в соответствующее положение. Паутина на смотровом щитке позволяла мне видеть только пару приборов перед собой. Вся приборная доска мной не контролировалась.

Стоп! Я же нажимать могу. Выведя самолёт в горизонт, я включил на приборной панели сигнал «Бедствие». Сейчас на своих индикаторах обзорного радиолокатора группа руководства полётами увидит широкую метку. Так я обозначу себя и дам знать, что у меня проблемы. Хотя, это уже поняли все.

Попробовал я размять челюсть. Теперь могу говорить. Нажимаю кнопку самолётного переговорного устройства, а никак не идёт мой голос в эфир.

— 880й, мы вас наблюдаем. От вас идёт одно нажатие.

Похоже, когда шандарахнуло меня в голову, что-то и со связью произошло. Я отклонил голову назад, а на шею мне свесился и микрофон. Как мне так везёт, не пойму. Вроде такая мелочь, а без неё хрен что скажешь теперь.