Гулко ухал кулацкий обрез
Да ночами горели укомы.
Деревня, получившая землю и вместе с ней возможность распоряжаться хлебом по своему усмотрению, сидела на мешках с зерном и даже не думала делиться им с городами, которым нечего было предложить взамен – в пустых заводских цехах гулял-завывал ветер. И уходили из городов продотряды, уходили навстречу лесным засадам и беспощадным ночным налётам; уходили, не прося и не давая пощады, и возвращались с хлебными эшелонами, спасавшими от голодной смерти прозрачных от недоедания городских женщин и детей. Военный коммунизм с его системой распределения был злом, но злом неизбежным; горьким, но необходимым лекарством, исцелявшим больную державу, с трудом встававшую на ноги. А затем продразвёрстка сменилась продналогом, куда лучше всяких карательных экспедиций тушившим пожары бесчисленных крестьянских мятежей; один за другим уходили в небытие (как в историческое, так и в физическое) белые генералы, и царская семья, символ павшей Империи, отплыла на французском дредноуте из Севастополя в Марсель, в эмиграцию без возврата, – красные полки, выстелив своими трупами Сиваш и Перекоп, ворвались в Крым.
Русское кладбище Женевьев-де-Буа во Франции
На фоне социальных потрясений, менявших судьбу великой державы, вспыхивали и гасли яркие искры человеческих судеб – и судеб простых людей, ничем не примечательных, и тех, кто оставили след в истории, и даже тех, кого назвали потом людьми великими. Новая Реальность, рождённая 16 декабря 1914 года разгромом 2-й линейной эскадры Гранд Флита, жила своей жизнью, свитой из новых полос вероятностей; изменения нарастали по мере удаления от «точки перегиба», причём не только изменения, явившиеся следствием победы Хозхзеефлотте над Ройял Нэйви, но и те, которые вроде бы не были напрямую связаны с этим событием – новая картина рисовалась новыми штрихами неслучайных случайностей.
Крестьянский лидер Нестор Махно, выдвинувший лозунг «Советы без коммунистов и свободный крестьянин на свободной земле», в итоге стал народным комиссаром сельского хозяйства Советской России, а «красный фельдмаршал» и «демон революции» Лев Троцкий, наводивший порядок в армии расстрелами каждого десятого бойца в дрогнувших частях, был зарублен казаками Мамонтова, рвавшимися к Москве и громившими тылы красных. Ни один из белых генералов так и не стал российским Наполеоном, Совет Народных комиссаров принял форму коалиционного правительства, в которое вошли не только эсдеки, но и эсеры, а также представители ряда других партий, свободные от «революционного фанатизма»; крестьянина-собственника признали трудящимся элементом. НЭП наполнил магазины теми мелочами, без которых трудна и даже немыслима жизнь человеческая, а усилия советских дипломатов прорвали экономическую блокаду России со стороны стран Запада, искавших новые источники сырья, рынки сбыта и сферы приложения капитала. Наркомвоенмор Михаил Фрунзе не умер на операционном столе, генеральным секретарём ЦК российской социал-демократической рабочей партии был избран Сергей Киров, а двенадцатидюймовый снаряд с дредноута «Петропавловск», накрывший в районе Сестрорецка командный пункт группы войск, брошенных на подавление Кронштадского «мятежа», искрошил командарма Тухачевского со всем его штабом.
История – штука вариативная: всё дело в том, какая из равновесных вероятностей в определённой точке пространства-времени станет доминирующей.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. КАРТЫ СДАЁТ ШУЛЕР
Под сводчатым потолком пивной, расположенной в полуподвальном помещении добротного каменного дома на Кайзерштрассе, слоями плавал сизый табачный дым – почти все её посетители усиленно курили, и трубки казались орудийными жерлами, извергавшими струи дыма. Невнятный гул голосов вздымался и опадал волнами; градус дискуссии, обильно орошаемой пивом, постепенно повышался, обещая рукопашное побоище с применением стульев и пивных кружек.
– А я ещё раз говорю, – повторил краснолицый человек в потёртом морском бушлате, брякнув об стол пустой кружкой, – мы победили! Я был там, да, – я участвовал в знаменитой битве Северного моря, и я видел, как наши снаряды, сделанные руками германских рабочих на наших заводах из нашей немецкой стали, ломали английскую броню! Дредноуты бриттов взрывались под нашим огнём, и хвастливые томми летели во все стороны, разбрызгивая по волнам кишки! Я оставил там руку, – он шевельнул плечом, с которого свисал пустой рукав, – но мы победили! Но потом приплыли эти, из-за океана, – лицо однорукого перекосила злая гримаса, – и украли у нас победу! Тевтонские воины не были разбиты в бою – нас пронзили мечами у наших домашних очагов, подлым ударом в спину! – старый моряк схватил полную кружку и жадно припал к ней губами, глотая отменное баварское пиво. – И мы, – он вытер рот тыльной стороной ладони, – никогда не простим американцам того, что они сделали!
– Ударом в спину? – пробормотал кто-то из слушателей. – Разве такое было?
На него зашикали – мол, не прерывай старого вояку, – и даже пихнули в бок кулаком, однако бывший моряк, вдохновлённый вниманием аудитории и собственным красноречием, пропустил его реплику мимо ушей.
– Вы, молодые, – краснолицый снова пригубил кружку, – должны отплатить этим заокеанским плутократам за всё! Старик Вильгельм, наш кайзер, большая умница – он делает всё, чтобы в следующей войне Германия никому не уступила победы! Но ему нужны воины, и вы, – он обвёл осоловевшим взором лица слушавших его людей, – станете его солдатами, воинами кайзеррейха, воинами Великогермании! Наши тевтонские предки подмяли под себя всю Европу, пробивая боевыми топорами черепа зажиревших богачей, а вы – вы поплывёте за океан!
Он высоко поднял кружку, и люди, сидевшие в пивной, – рабочие, мелкие клерки, бауэры, приехавшие в город, – ответили ему слитным рёвом и криками «Хох, хох, хох! Да здравствует кайзер, да здравствует Великогермания!».
Два хорошо одетых человека лет сорока, сидевших за столиком у самых ступенек лестницы, ведущей на улицу (удобная позиция, позволяющая быстро покинуть пивную, если начнётся драка – в последнее время такие драки стали обычным явлением), не принимали участия в стихийном «пивном митинге». Они наблюдали за происходящим, неспешно пили пиво маленькими глотками и обменивались короткими репликами.
– Я был не прав, – сказал один из них, – тогда, десять лет назад, у лодки-памятника. Война будет. Они, – он кивнул в сторону зала, наполненного возбуждённо гомонившими людьми, – ждут этой войны, они хотят её. Они недовольны, и они готовы убивать и умирать.
– Да, Дитмар, – согласился второй, – война будет. Её хотят все: и эти люди, и наши генералы, и твои промышленники, и кайзер, и американцы, совсем ещё недавно заверявшие мир, что с войнами покончено. Диалектика – есть такой философский термин.
– Ты верен себе, Людвиг, – Дитмар Зееберг усмехнулся. – Мыслишь философскими категориями и рассматриваешь мир как сложную систему взаимодействия интересов.
– А разве это не так? Я историк, а история и философия – науки родственные. Правда, эти люди не забивают себе головы тонкими материями – для них достаточно знать, кто враг, а кто друг, остальное уже неважно. Есть кайзер, и есть фельдфебели с боцманматами – они доходчиво объяснят, что к чему, если одетому в форму мастеровому или крестьянину что-то будет неясно. А большая политика их не интересует – они мыслят простыми категориями: еда, выпивка, женщина, деньги.
– И величие Германии.