- Понимаете, я бы хотела исповедаться, - прошептала я, сглотнув. – Заранее. Я просто еду… забирать деньги, которые … как бы нечестно…
- Грабить что ли? – спросил он глядя на меня.
- Ну, если можно так сказать, - заметила я, поражаясь, как решилась на такое. Но отступать было поздно. – Мужа… Это большое преступление в глазах богини любви?
- Грабить собственного мужа на деньги – это страшное преступление, дитя мое! – похлопал меня по руке Бесподобный Елауарий. - За него в приличных семьях дают пару дней строго постельного режима.
- Погодите! – дернулась я, понимая, что не сказала, куда ехать. Я вышла их кареты, подобрала платье и направилась к кучеру. Бесподобный Елауарий смотрел на меня с неизменной улыбкой.
- А он поймет, куда нужно ехать? Он же все-таки глухонемой, - заметила я, пытаясь на пальцах объяснить, где находится заброшенная мануфактура. На меня смотрели очень понимающие глаза.
- Он чующий! – улыбнулся Елауарий.
- Чующий? – спросила я, глядя на кучера снизу вверх.
- Задницей! Все, садись! Он, кажется, понял! Да пребудет с тобой богиня любви! – послышался голос Бесподобного, когда я села в карету. Карета тронулась и поскакала по ночным улицам города.
15.2
Я сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. Мне казалось, что прошло уже сто лет, как я не ездила в каретах. А теперь, я снова чувствовала себя Вильгельминой Анной Генриэттой.
Мне казалось, что во мне живут два разных человека. Скромная и очень трудолюбивая Винаретта, швея из Тупикового Переулка, которая едва сводит концы с концами, и Вильгельмина Анна Генриетта – дочь промышленного магната, чьи волшебные мануфактуры создавали лучшие ткани для всей страны, к дому которой стояла очередь из концов.
Я хихикнула, тут же опомнившись.
- Я – Вильгельмина Анна Генриетта, - произнесла я, закрывая глаза и утопая в запахе дорогих духов и дребезжании кареты.
Сейчас карета остановится, мне подадут руку, а я грациозно ступлю на землю атласной туфелькой. Рассыпаясь в любезностях, сверкая улыбками, меня встретит свет, музыка и почтительные поклоны слуг.
А где-то за углом будет прятаться робкий бедный вихрастый юноша в стоптанных ботинках. Я даже не знала, как его зовут, ни разу с ним не разговаривала.
Он никогда не осмеливался подойти ко мне ближе, чем на пятьдесят метров. А я старалась не смотреть на него, как и подобает даме из высшего общества.
Но изредка, выходя из кареты, я видела его фигуру, маячившую на другой стороне улицы. Однажды мне прислали записку. Ее просто подбросили в карету. И лишь краем глаза я увидела знакомый силуэт, стоящий возле кирпичной стены.
«Вы – бриллиант в оправе моего сердца».
Карета остановилась там, где тускло светил один-единственный уцелевший фонарь. Как раз напротив заброшенной мануфактуры. Хулиганы, время, снега и дожди, - злейшие враги старой таблички, сломали ее и истерли. Огромное здание цвета шоколада смотрело на темную улицу разбитыми и наспех заколоченными окнами.