«Пунски, уходи. Я догоню тебя», – приказал он. Я понял, что он намеревается сделать. Это было нарушением наших правил – добивать подбитого противника, который уже не мог сопротивляться. Однако это не было убийством. Макки намеревался совершить акт милосердия. Русскому пилоту предстояло сгореть на медленном огне – ужасная смерть. Прежде чем отвернуть, я увидел, как Штайнхоф пристроился позади Яка. Русский пилот, который понял, что произойдет, прощально помахал рукой и опустил голову. Судя по всему, он просто благодарил нас.

Я отвалил в сторону и приказал остальным пилотам пристроиться ко мне, все они следили за ужасным спектаклем. Я повернул на обратный курс. Сделать я ничего не мог и просто смотрел, как и Эвальд. Як просто взорвался. От него не осталось ничего, кроме быстро расширяющегося облака черного дыма и пламени. Лишь какие-то мелкие обломки кружили в воздухе, словно конфетти. Некоторые боевые эпизоды вспоминать очень тяжело, но эта сцена была самой яркой за всю войну, если не считать эпизода 18 апреля 1945 года, когда разбился Макки. У меня по спине пробежал холодный озноб. Я думаю, это произошло потому, что когда вплотную сталкиваешься с реальностью смерти, то невольно примеряешь увиденное на себя.

После того как мы приземлились, я пошел к своему командиру и доброму другу Макки Штайнхофу. Он стоял, отвернувшись и опершись на фюзеляж своего истребителя. Мне показалось, что он плачет. Я знаю, что так и было. Макки знал, что сбивать самолеты и убивать – это его работа. Однако этот случай потряс его до глубины души. Он всегда старался сбивать самолет, но по возможности щадить пилота. Вот такой он был, истинный рыцарь во всех смыслах этого слова. Таким же был и Эдер. Их скроили по одному образцу.

Несколько дней после этого события Макки Штайнхоф ни с кем не разговаривал. Я не думаю, что он мог забыть это, хотя мы с ним больше никогда не обсуждали этот день на Кавказе. Единственное, что он сказал: «Если я когда-нибудь попаду в такое же положение, сделай то же самое. Я не хочу сгореть заживо, пойманный внутри истребителя». Я твердо сказал, что такое никогда не случится, но все-таки я обещаю сделать это. Но судьба зло посмеялась над нами. Примерно через три года Штайнхоф оказался пойманным внутри горящего истребителя, и никто из нас ничем не мог ему помочь.

Для нас 1942 год был полон событий. Именно тогда на Кавказе мы впервые столкнулись со «спитфайрами», что произошло уже немного позднее. Я видел их во Франции в начале войны, но не в России. Мы знали, что союзники поставляют Советам танки, грузовики, самолеты и прочее снаряжение, но это стало для нас сюрпризом. Мы видели сообщения о боях со «спитфайрами» и «харрикейнами», но нам пока не везло. Только в августе 1942 года я столкнулся с несколькими, и их пилоты заметно превосходили среднего русского летчика. Эти парни крепко знали свое дело. Также появились двухмоторные американские бомбардировщики, которые русские использовали очень умело. Мы также сталкивались с ним в нескольких боях.

Весь 1942 год мы летали без передышки, одержав много побед и потеряв много хороших товарищей. В сентябре 6-я армия вошла в Сталинград, большой город на Волге, а летом 11-я армия очистила Крым. В декабре прошлого года нас остановили под Москвой, но наше командование уверяло нас, что это лишь мелкие неудачи. Так получилось, что в небе над Сталинградом особо отличился Герман Граф на своем Ме-109. За 30 дней он сбил 62 советских самолета, и я видел несколько его боев. В одном из этих вылетов мы с Эвальдом схватились с русским пилотом, который оказался настоящим мастером. Маневренный бой затянулся на целых 15 минут, что было большой редкостью при встрече с русскими.

После того, как счет Графа достиг 172 самолетов, 16 сентября 1942 года его наградили Бриллиантами. Он стал одним из девяти летчиков-истребителей, получивших эту награду, и одним из четырех, кто получил эту награду, не имея 200 сбитых самолетов. Он сделал это, совершив 830 вылетов. Следует также помнить, что Граф одержал 200 побед всего за 13 месяцев. Это особенно удивительно.

Следующие две мои победы не заслуживают особого упоминания. Я летел над вражеской территорией и мог маневрировать, как мне захочется. В кабину пробивался холодный ветер. Я решил, что пора двигать домой, и уже приземлился на покрытом травой аэродроме. Последний отрезок я пролетел с вращающимся пропеллером, но заглохшим мотором, который остановился из-за отсутствия топлива. Судя по всему, у меня был поврежден топливный бак, и я постепенно терял бензин, хотя указатель на приборной доске показывал, что все в порядке.

В марте 1943 года я стал командиром 7-й эскадрильи III/JG-52 и сразу после этого впервые встретился с Эрихом Хартманом. Он служил в JG-52 с октября 1942 года и летал вместе с Паулем Россманом, который учил его. Хартман также летал с Альфредом Гриславски, а позднее с Дитером Храбаком, который передал его Губертусу фон Бонину. Он выглядел совершенным ребенком. Он был безбожно молод, и я дал ему кличку «Буби» (Малыш), которая приклеилась к Хартману на всю оставшуюся жизнь.

Он помнил меня по эпизоду, случившемуся шесть месяцев назад. Тогда я посадил горящий Ме-109 в Майкопе. Он едва успел прибыть в III/JG-52 фон Бонина, хотя не был еще формально зачислен в нее. Меня подстрелили во время очередного боевого вылета, который оказался очень сложным. Меня немного ослепило дымом, и я получил небольшую рану. Позднее мы узнали, что Хартман имел дурную привычку отрываться от строя, но при этом ничего не добивался, хотя терял свой самолет. Однако он постепенно учился, хотя пару раз его сбили.

Если говорить об этом вылете, то мы поднялись группой из 8 Ме-109 на перехват группы штурмовиков Ил-2. Мы нашли их, примерно десяток штурмовиков сопровождало такое же количество истребителей, в основном Яки. Судя по маркировке, это были не обычные летчики, а гвардейская часть. Эти полки комплектовались лучшими летчиками, которые отлично умели летать и сражаться. Они сами искали боя, в отличие от средних советских летчиков, которые предпочитали уклоняться.

Як был истребителем, который ни в коем случае не следовало недооценивать. Он имел высокую скорость, обходил нас на пикировании, имел более высокую скороподъемность и ничуть не уступал, если не превосходил нас по маневренности. Гвардейцы всегда рвались в бой. И если вы принимали его, вам следовало проявлять максимум осторожности. Гвардейцы завязывали маневренный бой, а если у них кончались боеприпасы, они без колебаний таранили тебя. Я видел такие эпизоды не один раз. Со мной самим такое случилось однажды, когда я летел в составе звена Дитера Храбака.

Один из наших летчиков сообщил, что видит «вражеский самолет» на девять часов и ниже. Мы имели преимущество в высоте, примерно 2000 метров. Я пошел вниз, приказав своему ведомому Гейнцу Эвальду следовать за мной. Я вошел в пологое пике, потом выровнялся и быстро сблизился с отставшим Ил-2. Когда дистанция сократилась до 300 метров, я открыл огонь. Я продолжал сближаться, стреляя короткими очередями, причем только из пушки.

Хвостовой стрелок был убит, я видел, как стеклянный фонарь разлетелся вдребезги, словно взорвался. Почти сразу после этого мотор начал дымить, однако я продолжил обстрел. Я надавил на левую педаль и занял идеальную позицию для обстрела следующего штурмовика. Я добился нескольких попаданий, после чего его мотор взорвался. Дистанция составляла всего 100 метров, поэтому мне пришлось довернуть еще круче, чтобы не влететь в обломки. Пожар в моторе тем временем превратился в длинный хвост черного дыма, и самолет отстал от общего строя.

Эвальд вызвал других «индейцев», а мы атаковали еще два Ил-2, которые оказались под нами. Эвальд сумел сбить одного, другой пилот уничтожил второй, причем оба использовали стандартный прием – сближение, а потом стрельба по маслорадиоатору. Фактически это был единственный способ сбить этот самолет. Однажды я расстрелял весь свой боекомплект, включая 20-мм снаряды, чтобы сбить всего лишь один штурмовик. Эти самолеты были прочными, как танки, и могли выдержать попадания 88-мм зенитных снарядов.

Когда мне представилась возможность изучить сбитый Ил-2, я сделал это самым тщательным образом. Мы сумели найти ахиллесову пяту этого самолета. Система охлаждения была расположена под фюзеляжем, и если ты заходишь снизу, то следует целиться именно в нее. Я научил этому Хартмана, а также многих других летчиков, которых упоминал ранее.

Я преследовал группу из 8 Ил-2 и вместе с ними влетел прямо под огонь зениток. Это была не самая хорошая идея, но я все-таки решил сбить пару штурмовиков. Внезапно один из них получил прямое попадание зенитного снаряда, и самолет буквально подбросило вверх метров на пятьдесят. Он все еще летел, волоча за собой хвост дыма. Такую возможность нельзя было упускать, я задрал нос своего истребителя и добил его. Затем я рванул влево и расстрелял кабину ближайшего Ил-2. Он задымился и пошел вниз, оба летчика выпрыгнули с парашютами.

Я знал, что у меня еще хватит снарядов, чтобы выполнить третью атаку, когда внезапно мой истребитель получил попадание зенитного снаряда. Я почувствовал, что мотор сорвало с рамы впереди огнеупорной переборки. Осколки сделали десяток дырок в правом крыле. Фонарь сорвало, и кабину затянуло дымом. Я почувствовал запах горящего масла и решил прыгать с парашютом. Осмотревшись, я сбросил привязные ремни, чтобы выпрыгнуть, но когда я взглянул вверх, то увидел землю. Я летел вниз головой и даже не подозревал об этом. Я изо всех сил рванул ручку управления влево, но самолет не отреагировал. Я глянул было на альтиметр, но не нашел его – вся приборная доска просто исчезла.

Зато я мог ясно видеть солдат на земле. Выпрыгивать было плохо, но и приземлять самолет вверх брюхом тоже явно не стоило. Но тут божественным провидением мой Ме-109 получил еще один зенитный снаряд, который перевернул его в нормальное положение. Я глянул вперед, увидел открытое поле и решил не выпускать шасси. Самолет пропахал землю, и, вероятно, это была самая мягкая из моих вынужденных посадок. Я выскочил из кабины и отошел в сторону, так как истребитель пылал. Трое моих товарищей пролетели над головой, и я помахал им, чтобы показать, что все в порядке.

Вскоре после этого происшествия я снова оказался в похожей ситуации. Мы вылетели, чтобы прикрыть пикировщики, и сам полет прошел более чем спокойно. У меня уже был с десяток полетов без встреч с противником, поэтому я расслабился. Затем мы увидели группу примерно из 20 Ил-2 и некоторого числа истребителей сопровождения. Я встряхнулся. Эвальд вызвал по радио остальных пилотов. У нас было 17 Ме-109G. Мы разделились на две группы: первая атаковала истребители и связала их боем, а я повел остальные в атаку на штурмовики.