Он передал меня спасателям, поцеловал в лоб и отвернулся, за секунду переключившись на пациентов с более серьёзными повреждениями. Когда он вообще приобрёл эту медицинскую хватку?

Пока спасатель уносил меня прочь, я наблюдала, как Эван вернулся к мальчику и с другим медицинским работником начал оказывать необходимую помощь.

Меня же уложили на носилки и занесли в одну из машин скорой помощи. Внутри уже сидел Ник, нервно отстукивая подошвой грязного ботинка по железному днищу.

— Блин, тебя вытащили, — облегчённо выдохнул он, когда мы оказались вместе.

— Да уж. — Ответа лучше не придумала.

Медик куда-то отошёл. Благодаря открытым дверям автомобиля, мы имели честь лицезреть, как сотни добровольцев помогают оказывать первую помощь. Люди тащили воду, полотенца, лекарства, — всё, чего могло не хватить на «поле боя».

Самым отвратительным звуком, который навсегда врезался мне в память, был даже не истошный крик той женщины, что голосила с нами в одном квартале. Нет. Я так и не узнала, что с ней, выжила ли она вообще.

Самым отвратительным звуком стали звонки видеофонов. Они трещали чуть ли не в каждом углу, чуть ли не у каждого пострадавшего в кармане брюк или пиджаков.

На многие из этих входящих вывозов уже некому было ответить.

В кабину забрался парамедик в компании ещё двух раненых — они, видимо, несильно пострадали, могли сидеть, у обоих были ссадины на головах.

— Только одного не могу понять, — пробурчал Ник, пока врач закрывал двери машины. — Зачем они столько барахла тащат?

Парень обращался ко мне, но ему не слишком дружелюбным тоном ответил один из новоприбывших мужчин:

— А непонятно? Это, мать его, человечность называется.