В конце концов и этот огромный отряд доходит до воды; люди поворачиваются к тебе, выстроившись двойными шеренгами. Музыка стихает. Ветер треплет вымпелы. Кони мотают головами и фыркают. Люди молчат. Однако между многочисленными отрядами Румелии и Анатолии осталось место. Этот разрыв тревожит тебя, ибо ты знаешь, что он будет заполнен.
И его заполняют. Орда, в которой людей не меньше, чем тех, что пришли раньше. Они идут без музыки. Но они кричат. Их поток стекает с хребта и разбегается вдоль доспешных шеренг Анатолии и Румелии. Они не маршируют. Им никогда не показывали, как это делать. Они – башибузуки, иррегулярные войска, рекруты с полей империи и городских трущоб. У них нет доспехов, хотя многие несут щиты, и каждый воин – клинок. Некоторые пришли во имя Бога, но все – во имя золота. Твоего золота, Грек. Им сказали, что улицы твоего города вымощены золотом, и эти десятки тысяч будут вновь и вновь бросаться на твои стены, чтобы заполучить его. Они станут умирать десятками – да, так и будет, – и их сменят новые десятки. Другие. Каждый десяток убьет одного из вас. Пока не настанет время обученных и одоспешенных воинов, которые пройдут по принесенным в жертву телам, как по мосту, и убьют немногих оставшихся. Всех вас.
Орда завывает, бежит вдоль стройных шеренг все дальше и дальше. Когда наконец, она останавливается, даже эти люди затихают. И стоят так. Долго, будто целую вечность. Однако разрыв в рядах по-прежнему здесь, и тебе уже почти не терпится дождаться, когда же он будет заполнен. Не терпится, чтобы тишина, ужаснее всех диких завываний, закончилась. Чтобы все это закончилось.
И тогда приходят они. Без барабанов. Без труб. Так тихо, как только может идти такое множество людей.
Ты слышал о них, об этих воинах. Мальчишки-христиане, захваченные в плен, с детства обученные оружию и Аллаху, хвала Ему. Преданные своим отрядам, своим товарищам, своему султану. Они маршируют
Пришли янычары.
Ты слышал о них, лучших из лучших, сотрясавших армии христианского мира. Только на недавней памяти, на Косовом поле и при Варне. В высоких белых шапках, с бронзовыми щитами и обнаженными ятаганами, они гордо спускаются с холма, а на нагрудниках сияет солнце.
Они разворачиваются лицом к тебе – и присоединяются к нашей армии, стоящей сплошной стеной от одного до другого сверкающего моря. Опять наступает тишина. Но на этот раз ненадолго. Они ждут, как и ты. Ждут его.
Он идет. Даже среди стольких людей его сложно проглядеть, высокого молодого мужчину на огромном белом коне. Но даже если ты не узнаешь его, – ты поймешь по тому, что следует за ним. Два древка. С одного свисает нечто настолько старое, что за долгие годы зеленый цвет стал черным. Ты видишь в нем просто потрепанный кусок ткани.
Но это стяг, который несли перед самим Пророком, мир ему. Ты знаешь это, потому что вся армия издает стон, когда его древко втыкают в землю. Рядом втыкают второе древко, и стон смешивается со звоном тысяч маленьких колокольчиков. Ветер мотает конские хвосты, свисающие с древка.
Девять хвостов. Как и подобает тугу султана.
Мехмед. Правитель правителей этого мира. Король правоверных и неверных. Император Востока и Запада. Султан Рума. У него есть много других титулов, но жаждет он только одного. Он хочет быть Фатихом.
Завоевателем.
Он оборачивается и смотрит на всех, кого собрал сюда, дабы исполнить волю его и Аллаха. Потом его взгляд обращается на тебя. К башне, где ты стоишь. Он поднимает руку, потом роняет ее. Янычары расступаются и открывают то, о чем ты почти забыл, – площадку утоптанной земли, прямо напротив тебя, не дальше среднего выстрела из лука. Она была пуста, когда ты последний раз смотрел туда. Но тебя отвлекли бесчисленные воины. Теперь она заполнена.
Помнишь, я говорил тебе, мы принесли кое-что еще? Не только огромную армию. Нечто новое. Вот оно.
Пушка. Нет, не просто пушка. Это все равно что назвать рай «каким-то местом». Эта пушка чудовищна. И, как и до́лжно, она носит имя чудовища. Василиск. Самое большое орудие из всех, когда-либо сделанных. Вдоль нее могут улечься пятеро высоченных янычаров. И самый высокий из них не сможет обхватить руками ее бронзовое жерло.
Дыши, Грек! У тебя есть время. Пройдут дни, прежде чем чудовище сможет выстрелить ядром, что больше винной бочки. Однако едва она начнет… она будет стрелять, пока башня, на которой ты стоишь, не обратится в руины.
И тогда приду я.
Ибо я – Турок. Я иду босыми ногами крестьянина и латным сапогом анатолийца. Безумным рывком серденгечти[2], который жаждет смерти, и размеренной поступью янычара, знающего сотни способов уладить с ней дела. Я сжимаю ятаган, косу и копье, мои пальцы тянут тетиву и спуск, я держу запальный фитиль, который опустится в живот чудовища и заставит его выплюнуть ад.
Я – Турок. Здесь сотня тысяч меня. И я пришел, чтобы взять твой город.