На лицах барамуков возникла знакомая гримаса, с которой они обычно говорили «бе-бе-бе!», но тут же почему-то исчезла, и на смену ей стали проступать черты другой, с которой они говорили «му…», но и этого звука не последовало, а возникла небольшая заминка, по завершению которой был дан ответ обычными словами:

– …не ты это слово придумала, и не тебе его и трактовать! – выпалили барамуки раздражённым тоном и в тот день больше с ней не разговаривали.

С тех пор обиженные на Умеющую Считать до Бесконечности барамуки стали называть её «умеющей считать» не иначе, как в кавычках, подразумевая противоположный смысл, а сама она себя называть своим именем в прежнем смысле. Так в обществе Справедливости и Равенства возникли новые слова, которые легли в основу его демократического языка.

Поскольку в жизни общества у каждого класса обрисовался свой круг интересов, у каждой обезьяны в связи с этим появилась потребность иметь общение в кругу себе подобных. В этом общении предпочтение отдавалось только тем вопросам, которые волновали данный класс, и взаимопонимание было важно иметь в первую очередь с себе подобными.

Основной темой круга барамуков было обсуждение проблем, в результате которых они недополучали то, что им полагалось по Закону. У разделюков же, помимо аналогичной проблемы, была ещё и другая: как обсуждать те вещи, о которых барамукам лучше было не знать. Какие-то проблемы, предположительно, были и у Верховной, если бы ей было с кем общаться, но поскольку единственным представителем своего класса была она сама, общаться по определённым вопросам ей было не с кем, и о своих проблемах она никому не говорила. Так сформировались отдельные языки, на каждом из которых каждый контингент общался сам с собой.

Каждый язык отличался обозначением тех вещей, которые соответствующему ему классу было необходимо знать. В каждом появились свои названия приёмов, которые данный контингент использует в борьбе за свои демократические права. Свои названия ситуаций, которые у них при этом возникают, свои слова, понятно для своего круга выражающие отношение к вещам, присущие им в связи с их взглядами на жизнь, а также свои понятия, определяющие, кто есть кто в рамках их понимания дела.

Языки соотносились между собой по принципу обратной совместимости: т.е., язык среднего контингента более низшему контингенту абсолютно непонятен, а высшему, в принципе, понятен, но неудобен, т.к. им высший контингент почти никогда не пользовался. Например, в языке разделюков было слово «забарамукать», которое произносилось всегда таким пренебрежительным тоном, что видимо, подразумевало какое-то презрение в отношении связанного с этим словом класса. Барамукам же это было абсолютно непонятно, и они не знали, что оно конкретно означает. И они бы не обращали на это особого внимания (т.к. в демократическом обществе все имели обыкновение не интересоваться тем, что им непонятно), но их напрягал пренебрежительный тон, с которым оно произносилось. И они чувствовали в этом что-то неладное, но что именно, объяснить не могли, и они бы хотели объяснить это случайностью, и забыть бы про это, как неинтересную мелочь, но это слово регулярно повторялось именно таким тоном, постоянно напоминая о том, что это закономерность.

Барамуки знали слово «барамука», но не видели в этом ничего предосудительного, и потому им было непонятно, почему они должны стыдиться того, что они барамуки. Наоборот, им даже нравилось, когда их называли барамуками, потому, что это говорило о том, что они полноправные члены демократического Общества.

«Назови меня барамукой!» – говорили участники правового общества с гордостью, а потому им был абсолютно непонятен тон, смысл которого был полной этому противоположностью. Но самое интересное, что примерно таким же тоном Умеющая Считать до Бесконечности говорила иногда фразу со словами «заразделюкать» непременно в присутствии разделюков, и последние демонстрировали в отношении этого примерно такое же непонимание.

Какие были слова у Верховной, неизвестно, т.к., если она их и произносила, то только мысленно, а мысли свои в слух никому не высказывала.

Односторонняя совместимость языков иногда влекла за собой проблемы взаимопонимания при общении между классами. Например, когда какая-то разделюка говорила барамуке: «Да кто ты такая?!», то ожидала услышать в ответ смиренное «Никто…Затыкаюсь и исчезаю!», а вместо этого было гордое «Я – барамука! Я полноправный член свободного правового Общества! А ты всего лишь уполномоченное соблюдать мои права лицо! А если ты думаешь, что твои злоупотребления сойдут тебе с рук, то ты ошибаешься!», и далее её несло: «…да ты всего лишь жалкий паразит, который не понимает, что его произвол всего лишь до поры – до времени терпят! Да, когда надо будет, мы тебя на место живо поставим! Потому, что у нас перед Законом все равны!», и так далее в лучших традициях демократической речи, шло барамучье качание прав.

Аналогичная проблема наблюдалась иногда и у разделюк с Верховной. И тогда представителю более высшего класса ничего не оставалось, кроме как заканчивать разговор, и потом уже на языке апельсинов объяснять оппоненту, кто он такой, и какие у него права.

Поскольку разница между самыми высшими и низшими была столь велика, что взаимонепонимание было практически неизбежным, разделюки обычно сидели достаточно высоко и далеко над барамуками, чтобы тем было удобно до них докричаться. Аналогичную позицию выдерживала и Верховная в отношении разделюк. И благодаря именно этому прямые диалоги между ними были просто невозможны, а утверждения высших передавались до низших по цепочке вниз, а низших до высших точно так же вверх (при условии, что высший найдёт время слушать низшего и сочтёт это достойным передачи). Если же Верховной важно было что-то сказать сразу всем, она могла непосредственно сама спуститься к ним и во всеуслышание это объявить, а все вопросы по поводу её высказывания ей уже передавать нужно было по установленной цепочке.

Если кому-то было что-то непонятно, то на языке апельсинов ему всё самым доходчивым образом задним числом потом автоматически разжёвывалось. И потому нижестоящим оставалось говорить с высшими лишь в режиме монолога, довольствуясь разговорами между собой о том, что они думают по поводу неспособности высших правильно поделить апельсины. И когда все придумывали свои языки, Верховная придумала свой. Но поскольку других представителей её класса в Обществе не было, она придумала язык для общения с другим классами, причём сразу со всеми. А потому язык её был для всех понятен и интересен. Особенность же его было то, что своих слов в нём не было, а сказать для всех она могла на нём всё, что ей надо сказать, но при этом услышать каждый мог лишь то, что ему предназначалось услышать. А дело было так.

Однажды одна очень оппозиционно настроенная разделюка сказала во всеуслышание:

– Я не знаю, что у вас там в целом получается, но по Закону нам каждому полагается по пять апельсинов и точка. Так что давайте нам на мой десяток десять раз по пять реальных апельсинов!

Верховная же во всеуслышание ответила:

– Вот видите, она не знает, а лезет спорить. А меж тем все знают, что чем больше достанется одним, тем меньше достанется другим. И разве кто-то видит, чтобы одному десятку доставалось больше, чем другому? А если нет, то тогда почему мы должны урезать одних, чтобы добавить другим?

И тогда другая разделюка толкнула её под руку и сказала ей в полголоса:

– Да кто ты такая, чтобы отхапать больше, чем тебе хватает твоего ума? Сиди и довольствуйся тем, что имеешь, пока и это не отняли!