В Лиссабон входили не так красиво, но тоже при большом скоплении зевак. Нам пришлось ночь пережидать на рейде, пока портовые власти определялись с нашей государственной принадлежностью и портом приписки.

Альбукерк выписал судовые документы на «Ларису» и приписал нашу джонку к порту Малакка. Увидев печать губернатора Индии и островов «Пряностей», как на ней было написано, оба офицера вытянулись по стойке смирно, вернули мне с поклоном бумаги и удалились.

На следующее утро к джонке подгребли шесть парусно-вёсельных ботов и аккуратнейшим образом сняли нас с рейда и приставили к причалу. Наша команда и сейчас не ударила, как говориться, лицом по грязи, и продемонстрировала собравшимся зрителям тот же самый спектакль. С той же театральной паузой в финале, и с тем же самым зрительским эффектом.

Мои моряки, я чувствовал это, получали наслаждение и удовлетворение, как настоящие артисты. Кроме оваций и криков восторга на палубу полетели цветы и крики: «С освобождением!».

Просто я вчера не забыл сообщить портовым властям, что весь мой экипаж состоит из освобождённых португальских моряков, которые несколько лет находились в рабстве у китайцев и этот парусник нами захвачен в бою.

Ещё с борта среди восторженной толпы я увидел человека в монашеском облачении — длинном серо-коричневом шерстяном плаще с капюшоном, спущенном на плечи и каппой[18] на голове, того же неприятного цвета. Настроение почему-то сразу ухудшилось. Монах во сне — к проблемам, а наяву…

— «К тому же», — подумал я и, как оказалось впоследствии, угадал.

Монах отвёл взгляд в сторону и положил крест-накрест два пальца правой руки на два пальца левой, а потом наоборот. Увидев, что я обратил внимание на эти знаки, он исчез в толпе. Я пожал плечами. Для меня его манипуляции ничего не значили, как я не напрягал память Педро.

— Стояночная вахта занимается штатными работами! — Крикнул помощник. — Остальные свободны!

Моряки повалили на причал.

Когда толпа любопытных и мои моряки, сопровождаемые желавшими их угостить, исчезли, я увидел ещё одно, явно выделявшееся лицо, богато одетого господина лет тридцати, аристократического вида, стоявшего в окружении ещё троих таких же лиц. У всей четвёрки вид не соответствовал праздничному настроению убывших граждан.

Несколько раз бросив на меня взгляд, вся четвёрка подошла к борту «Чайки», а отмеченный мной, как лидер, господин обратился ко мне несколько хамовато.

— Дон Педро, если не ошибаюсь? — Спросил он. — Вы несколько изменились.

— Да. Чем обязан? И главное, — кому?

— Вы не узнаёте меня? — Удивился говоривший. — Я — Дуарте де Менезеш, губернатор Танжера.

— И чем я могу вам быть обязан?

— Как? — Возмущённо воскликнул тот. — Вы оскорбили меня!

— Когда? — Удивился я. — Каким образом?

В моей памяти не было ни намёка на конфликт с этим дворянином.

— Накануне вашего отплытия в Индию вы в присутствии моих друзей, — он показал рукой на стоящих чуть поодаль молодых господ, — высказались обо мне, как о недостойном правителе Танжера. Вы сказали, что должность мне перешла по наследству от моего отца, а не за мои заслуги.