— Да пожалуйста, — и она прогулялась танцующей походкой к окну и назад. — Что, нравлюсь?

— Не то слово…

— Теперь твоя очередь.

— Какая очередь?

— Ну в динамике себя показать, не все же мне одной отдуваться.

— А, в этом смысле… да пожалуйста, подержи, — сунул я ей в руки папку с бумагами. А потом продемонстрировал 3–4 каты из тайцзинного набора, побыстрее конечно, чем обычно.

— Это что такое было?

— Китайская народная гимнастика. А вот кстати, тебе говорили, что ты похожа на Наталью Селезневу в Иване Васильевиче?

— Угу, было такое. Вот смотрит — ты на мне дыру сейчас протрешь!

И чувство юмора на месте.

— Ну как же мне не смотреть, если боярыня красотою лепа, червлена губами и бровьми союзна!

— Так чего тебе еще надо, хороняка?

— Ничего не надо, ваше сиятельство, — засмеялись мы одновременно. — Я тоже этот фильм очень люблю, снято на совесть, на века. Ты тут дела закончила?

— Да, вроде все, что надо, сделала.

— Ну так поехали домой, нам же в одну сторону.

Вышли из 5 корпуса, оживленно вспоминая учебу: — А помнишь, как Мишка Лебедкин подглядывал в нашу раздевалку, а вы его внутрь запихнули? — Ну еще бы не помнить, как он сейчас? — Не очень как, говорят по кривой дорожке пошел, условный срок у него уже есть. — Ну надо ж, родители такие культурные, врачи оба, а туда же… — А помнишь Зинка Банникова нажралась портвейна в колхозе, а мы ее прятали от воспитателей? — А как же. Что там с ней сейчас? — Беременная, говорят на 6 месяце. — А от кого? — Молчит. — Ну ё-моё…

На улице Аня решительно зашагала направо.

— Эй, ты куда? — схватил я ее за рукав.

— Ну так остановка 40-го же там или ты на трамваях ездишь?

— Слюш, дарагая, зачем 40-й, зачем трамвай, когда машина есть?