– А рост? Он высокий или низкий?
– Трудно определить… скорее высокий.
– Попробуйте вспомнить, почему он показался вам высоким?
Она закрыла глаза.
– Он… стоял, опершись на столб уличного фонаря, и его голова почти доставала до таблички, где написано, когда можно и когда нельзя там парковаться. Вот почему он показался мне высоким.
– Замечательно.
– Если бы только… – Она опять заплакала.
Я попытался успокоить ее, вернуть к рисунку, но вошла экономка и так сердито посмотрела на меня, что я быстро извинился и ушел.
12
Я приехал домой, достал из холодильника пиво, сел за рабочий стол и раскрыл блокнот. Посмотрел, что удалось сделать. Да, порадовать Руссо пока нечем.
Вспомнил свою последнюю подружку, которая перед расставанием сказала, что через полгода – а именно столько времени мы встречались – я не стал для нее ни на йоту ближе.
Оглядел гостиную. Старая мебель, пожелтевшие, когда-то белые стены. Мне в принципе нравилось, что, не считая управляющего, я единственный жилец в этом доме, где остальные помещения занимали небольшие мастерские и офисы. Но в данный момент здесь было одиноко. Пять лет назад я получил лицензию художника, имеющего право на студию. Это означало, что мне официально позволено жить в офисных помещениях, по ночам необитаемых.
Я решил закончить рисунок человека в длинном пальто. Добавил еще теней. Но лицо отсутствовало, и с этим ничего нельзя было поделать.
Я выпил еще пива, включил проигрыватель и послушал музыку. Перед глазами возникла привычная картинка – одна из вариаций, какая преследовала меня многие годы. Я допил пиво, прибавил громкость. Но ни регги, ни рэп по-испански с примесью сальсы от печальных воспоминаний меня не отвлекли.
Оставаясь один, я всегда думал об отце. Отец… Он был для меня Суперменом, Бэтменом и всеми остальными необыкновенными людьми. Я попытался вспомнить приятное. Как отец учил меня орудовать битой, рассказывал о своем кумире Роберто Клементе, первом пуэрториканце, пробившемся в высшую бейсбольную лигу, о наших походах на стадион, в планетарий. Он привил мне любовь к музыке и кино. Мы посмотрели с ним сотни фильмов. Никогда не забуду, как мой крутой папа заплакал на «Удивительном путешествии», сентиментальном фильме о потерявшихся собаке и кошке, и я понял, что мне позволено тоже заплакать.
Поначалу он носил форму, стандартную синюю, а вскоре, когда мне исполнилось двенадцать, переоделся в костюм наркополиции – джинсы, кожаная куртка, темные очки в тяжелой оправе.
Скверно я повел себя потом, очень скверно. Прогуливал уроки, в середине дня ездил с Хулио на метро в центр, мы курили травку, нюхали кокаин в переулках, заброшенных домах. И вот наконец папа нашел дома мою заначку с наркотиками.
Он убежал искать этого торговца – убежал, чтобы больше никогда не вернуться, – а я отправился искать Хулио. Нам обоим не терпелось покурить. Помню, в тот вечер было очень душно. В Эль-Баррио все высыпали на улицу. Старики сидели на ящиках из-под молока, играли в домино, бегали дети, из динамиков гремела музыка, мужчины и женщины танцевали. Темнота маскировала все изъяны, мусор и прочее, и улица казалась мне очень красивой. Лунный свет серебрил кожу танцующих.
Мы с Хулио гуляли по улицам, раскурили несколько закруток, выпили бутылку рома. Поход закончили в кинотеатре. Я тупо смотрел на экран, но не видел ничего, кроме отцовского лица, напрягшегося от крика. К трем часам ночи я достаточно протрезвел, чтобы осознать, что мне предстоит с ним встретиться. Начал канючить, просить Хулио пойти со мной – мне казалось, что с ним будет как-то полегче, – но он уперся и ни в какую.
Я попытался стряхнугь воспоминания: выпил еще пива, поставил диск, где было много барабанов и перкуссии, – и в конце концов мне это удалось. Но на смену пришло беспокойство: я не справлюсь, разочарую детектива Терри Руссо, ведь я прежде по убийствам не работал.