— В полиции, — ответил Тим, — работают законченные идиоты. Они радостно сообщили мне, что, пока отсутствуют доказательства того, что кто-то активно преследует Минди, они ничего предпринять не могут. Им необходимы явные действия. Иными словами, пусть на нее сначала кто-нибудь нападет. Ты изо всех сил стараешься оградить ребенка от мыслей о том, насколько болен и испорчен наш мир, но стоит тебе на минуту расслабиться, как шарах! Мир наносит тебе удар.
И с этими словами преподаватель истории повесил трубку.
Рики откинулся на спинку кресла. Им овладело отчаяние. Румпельштильцхен нанес его внучатой племяннице удар именно в тот миг, когда она оказалась по-детски уязвимой. Он выбрал мгновение радости, пробуждения — четырнадцатый день рождения — и обратил его в нечто уродливое и страшное.
Была уже полночь. Пол кабинета был усеян папками, тетрадями, листками бумаги и кассетами с записями сеансов.
Стоя посреди этого беспорядка, Рики ощущал себя человеком, выбравшимся из подземного укрытия, над которым пронесся смерч. Он уже начинал понимать, что пытаться рассортировать побывавших у него за десятки лет пациентов — дело безнадежное. Румпельштильцхена среди них не было.
По крайней мере, в быстро распознаваемом виде.
Если бы человек, написавший письмо, пролежал на его кушетке достаточное для попытки излечения время, Рики его узнал бы. Интонацию. Стиль. Все это было для него таким же легко различимым, как отпечатки пальцев для детектива. Пациенты могли злиться, считая, что потратили годы на пустую болтовню. Для кого-то лечение могло оказаться менее полезным, чем для большинства. Были люди, которым он не помог. Были и такие, кто бросил лечение и снова погрузился в отчаяние.
Но рисовавшийся его воображению портрет Румпельштильцхена был совершенно иным. Тон письма и то, как он обошелся с четырнадцатилетней девочкой, указывали на человека расчетливого, агрессивного и извращенно самоуверенного. Психопат, подумал Рики. Ему приходилось лечить людей с психопатическими наклонностями, однако такой ненависти и маниакальной сосредоточенности, как у Румпельштильцхена, он не встречал ни в ком. И все же с автором письма наверняка был связан кто-то из тех, кого вылечить не удалось.
Весь фокус, сообразил Рики, в том, чтобы вычислить связь с Румпельштильцхеном кого-то из таких невылеченных пациентов. Он размышлял уже несколько часов, и теперь ему было совершенно ясно, какой была эта связь. Человек, который хочет, чтобы Рики покончил с собой, приходился кому-то из них ребенком, супругом или любовником. Стало быть, первая задача сводилась к тому, чтобы установить, кто из бросивших лечение пациентов пребывал в наиболее неустойчивом состоянии. После этого можно будет предпринять попытку по их следам добраться до самого Румпельштильцхена.
Рики вернулся, в обход наваленной им груды мусора, к столу, снова взял в руки письмо: «Я существую где-то в Вашем прошлом».
Он вздохнул. Может быть, некая ошибка была совершена им еще двадцать пять лет назад, когда он работал в клинике? Удастся ли ему хотя бы припомнить тех первых своих пациентов? Обучаясь на психоаналитика, Рики занимался исследованием параноидных шизофреников, совершивших тяжкие преступления. На более близкое расстояние он к судебной психиатрии так и не подошел. Завершив исследование, он тут же вернулся в куда более безопасный мир Фрейда.
Усталый, далеко не уверенный, что он хоть чего-то достиг, Рики поплелся из кабинета в свою маленькую спальню. Это была простая комната с комодом и односпальной кроватью. Когда-то кровать здесь стояла двойная, с украшенным резьбой изголовьем, но после смерти жены он от нее отказался. Исчезли и красочные произведения искусства, которыми жена убрала спальню. Рики сохранил супружескую фотографию, сделанную лет пятнадцать назад около их сельского дома в Уэлфлите, однако большая часть примет прежнего присутствия здесь жены подверглась после ее кончины систематическому истреблению. На это ушло три года, последовавших после ее медленной, мучительной смерти.
Рики сбросил одежду, аккуратно сложил брюки, повесил на спинку стула синий блейзер и тяжело опустился на край кровати. В ящике ночного столика лежало снотворное. Рики проглотил таблетку, надеясь, что та быстро погрузит его в глубокий сон без сновидений.
Первая пациентка последнего предотпускного дня появилась ровно в семь утра. Сеанс, по мнению Рики, прошел неплохо. Ничего особенного, ничего драматичного. Но определенный, причем устойчивый прогресс был налицо. Когда он, легко кашлянув, пошевелился в кресле и сказал: «Ну что же, боюсь, на сегодня наше время истекло», молодая женщина, которая как раз описывала сомнительные способности своего нового любовника, вздохнула: «Ладно, посмотрим, может, за этот месяц он никуда не денется», что вызвало у Рики улыбку.
Да и весь этот день шел, казалось, обычным заведенным порядком. В полдень Рики вышел на привычную прогулку. Впрочем, ему не один раз пришлось подавить желание обернуться и посмотреть, не идет ли кто за ним следом. Возвратившись в квартиру, он вздохнул с облегчением.
Послеполуденные пациенты мало чем отличались от утренних. Кое-кто из них говорил о предстоящем отпуске с горечью: ничего другого Рики и не ожидал.
Без одной минуты пять Рики услышал троекратную погудку звонка. Он встал и подошел к двери. Мистер Циммерман не любил дожидаться в приемной. Он появлялся за несколько секунд до начала сеанса и рассчитывал, что его немедленно впустят в кабинет. Однажды в морозный зимний вечер Рики подглядел, как он расхаживает по тротуару перед домом, каждые несколько секунд гневно поглядывая на часы, словно норовя подстегнуть время. Рики каждый будний день распахивал дверь кабинета ровно в пять, позволяя разгневанному Циммерману проскочить вовнутрь, рухнуть на кушетку и без промедления приступить к ядовитому монологу, посвященному несправедливостям, которые сотворили с ним за истекший день. Вот и сегодня Рики, глубоко вздохнув, придал лицу по возможности непроницаемое выражение и открыл дверь.
Однако Роджера Циммермана в приемной не было.
Вместо него перед Рики стояла эффектная, великолепно сложенная женщина в длинном, черном, стянутом ремнем плаще и темных очках, которые она сразу сняла. Под очками оказались живые зеленые глаза, вперившиеся в Рики пронзительным взглядом. Рики дал бы ей немного меньше тридцати — возраст, в котором красота женщины достигает полного расцвета.
— Простите, — неуверенно сказал Рики, — но…