По поводу насмешки сектантов над чудесами Христа обличитель предпочитает держаться одной иронии, как и по отношению к вопросу о крещении, необходимость которого они отрицали. Так как в младенцах олицетворяется исключительно телесное начало, это зло творения, то богомилы, исходившие во всем из своей центральной идеи, гнушались их.
«А еще если доведется им увидеть младенцев, то как смрадного зла гнушаются, отворачиваются, плюются».
Подробнее «Слово» останавливается на святом комкании, то есть причастии.
«Что же эти говорят о святом комкании? Что не Божиим повелением творимо комкание, не есть, как они говорят, само тело Христово, но то же, что и вся обычная пища…» В ответ еретикам обличение восклицает: «Слушай меня, безбожный еретик, о чем рек Господь к апостолам, хлеб давая им… Тем же и тех самых жидов, распинавших Христа, еретики грешнее: они ведь над телом надругались, а эти – над божеством».
Изворотливость еретиков, их готовность к лицемерию, если то требовалось интересами веры, не укрылось от проницательности обличителя. Известно, что богомилы, как и альбигойцы, и последователи тайных русских сект, дозволяли себе скрывать перед православными свои убеждения и обряды, оправдывая то необходимостью.
«Еретики же, слыша слова апостола Павла о кумирах, говорят: не подобает нам повиноваться злату или серебру, сотворенному хитростью человеческой, мнят, что то сказано об иконах, и по причине этих слов не кланяются иконам, но лишь от страха человеческого и в церковь ходят, и крест и икону целуют; если же о них узнают, что они обратились в нашу истинную веру, то говорят: все это делаем по человеческому, а не по сердцу, в тайне же храним свою веру».
Ожидание Антихриста еще более уподобляет их со средневековыми альбигойскими и русскими беспоповскими сектами нашего времени.
«Авраама же, друга Божия, и Даниила, и Азарии и прочих пророков не приемлют, их же и звери свирепые убоятся и огонь угаснет. Иоанна же Предтечу, эту зарю великого Солнца, отрицают, называя его антихристовым предтечей… Сами еретики по истине – антихристы», – заключает обличитель. Он не находит предлога объяснить изменения, сделанные ими в обрядах и постановлениях церковных. Евангелие и Апостол «не просто пересказывают, но извращают все на свою пагубу». Их тайные собрания, эти радения раскольников, не рассказаны подробно, ибо это – «тысячи соблазнов, поклоняются же в своих, затворившись, храмах четырежды днем, и четырежды ночью, и все пять врат своих отверстыми имея, которые ведено держать затворенными; кланяясь же, говорят: “Отче наш иже еси на небеси”. Кланяясь, не творят креста на своем лице». Исповедь их была такой же, какую требовали позднейшие кальвинисты: «Еретики же сами в себе исповедь творят и принимают, сами являясь связанными узами диавола; не только мужи ее творят, но и жены…»
«Кто вам указал, – вспоминает обличитель, – в день Воскресения Господня поститься и кланяться и ручные дела творить? Вы говорите: человеки то установили, а не написано того в Евангелии. И все Господни праздники и память святых мучеников и отцов не чтете».
Учение еретиков было слишком радикально, ибо автор счел должным прибавить: «Прочие же их гнусные словеса оставлю; слишком многие лжи в них сплетены. Их только тем подобает говорить, кто ума не имеет»[134].
Элементы будущей церковной оппозиции были, таким образом, весьма грозны.
Сторона социально-гражданского быта богомилов представляла явления не менее резкие. Славянские еретики далеко не чужды были государственных идеалов и утопий. Они проповедовали политическое учение в таких формах, что обличитель должен защищать перед ними необходимость государственной власти. Надо полагать, по этому важному памятнику, что предшественники альбигойцев были, в наших терминах, коммунисты. Республиканские стремления альбигойцев, их тяготение к городской конституции, их борьба, направленная столько же за веру, сколько за гражданскую свободу, – все это в значительной степени объясняется политическим характером ереси, предшествовавшей им.
«Учат же своих не повиноваться властителям своим, хулят богатых, царя ненавидят, ругают старейшин, укоряют бояр, мерзостью перед Богом считают работать на царя и всякому рабу не велят работать на своего господина»[135]. В результате обличитель весьма долго старается доказать, что «цари и бояре Богом поставлены».
Вследствие своей склонности к скрытности и лицемерию богомилы, как и альбигойцы, всегда обладавшие тактом, умели искусно прятать свой политический цвет, который ничем не обнаруживали, пока не рассчитывали на верный успех. Именно эту политическую струну, оживлявшую все их учение, они передали своим последователям на Западе Европы.
Патарены Италии
Посредницей в такой передаче должна была стать северная часть Италии. Там почва для распространения ереси была подготовлена самой историей страны. Там когда-то жгли манихеев; там в начале VI века против них издавались указы остготского короля Теодориха; там боролся с ними Григорий Великий. Обитатели долин Ломбардии долго были арианами; католические римляне по привычке презирали их. А в десятом столетии, когда славяне почувствовали потребность поделиться своим катарством, духовенство Ломбардии находилось в весьма жалком положении. Оно большей частью было настолько невежественно в делах религии, что вряд ли могло ясно увидеть противоположность новых воззрений по отношению к ортодоксии. Большинство веронских клириков тогда не знало Символа Веры, а в Виченце иные священники простодушно представляли себе Бога с человеческими членами.
Новое учение было заманчиво: непонятное в Евангелиях оно проясняло самым простым образом, жизнью своих последователей оно внушало стремление к подражанию. Дуализм начал распространяться в Ломбардии и готовить проповедников для соседней Галлии. Нельзя измерить духовное движение точными цифрами, идея способна разноситься с особенной быстротой и притом в самых широких пределах. Оттого во Франции почувствовали присутствие болгарской системы почти в то же время, как в Италии, что объясняется сходством манихейских учений старых и новых. В Италии, и именно в Северной, болгарское присутствие запечатлело свое движение даже географическими терминами. В округе Туринском еще ранее 1047 года одно место носило название Вulgaro. Замок того же имени существовал и в диоцезе Верчелли. Одна знатная фамилия в Турине именуется Булгарелло, еще прежде 1116 года; рода с фамилиями Вulgaro, Вulgarii жили в Болонье, Сиене и других городах[136].
Около первой четверти XI века дуализм заявляет себя решительнейшим образом. Тогда у него нашлось немало влиятельных приверженцев в среде ломбардской аристократии. Замок Монтефорте близ Турина, соименный домену будущего истребителя ереси, был местом убежища проповедников учения, между которыми выделялся Джерардо, пылкий энтузиаст, отличавшийся дарованием и успехами. Он разносил воззрения альбигойских дуалистов, хотя умел прикрывать их видимым сходством с христианской догматикой. Он твердил, что жизнь – это нескончаемое покаяние, что чем оно суровее, тем более спасает человека. Рай открывается только ценой земных самоистязаний, подавлением плоти и крови. Не только всякое чувственное наслаждение губительно, но соучастие со Святым Духом само по себе требует скорейшего разлучения души с телом, отчего мученическая смерть представлялась отрадным блаженством. Особенно сильно восставали последователи Джерардо против папства и соблазнов Римской церкви.
Архиепископ Миланский Эриберто да Канту, ненавидимый в стране, поднял против еретиков окрестных баронов. Готовность, с какой последние спешили осадить замок, куда отовсюду стали сходиться еретики, объясняется тем, насколько новое учение стало популярно среди крестьян. Слова Козьмы о богомилах: «учат не повиноваться властителям своим, хулят богатых… и всякому рабу не велят работать на своего господина» – можно применить и к монтефортским еретикам. Против них были озлоблены именно феодалы, которые и разрушили замок. Монтефортцам предстояло или отречься от своей ереси, или умереть на костре. Почти все с радостью бросились в огонь[137]. Это были первые мученики; таким образом, пример прованcальцам был подан из Италии, дуалисты которой только одним именем «патаренов» отличались от альбигойцев[138]. Впрочем, они назывались разными именами: Gazari, Arnoldisti, Giuseppini, Insavattati, Leonisti, Bulgari, Circoncisi, Publicani, Comisti, di Bagnolo, Vanni, Tursci, Romulari, Ceruntani – так приводит их самоименования итальянский историк Канту.
Церковь патаренов имела постоянные сношения с Болгарией и Византией. Из Болгарии сюда был доставлен апокриф Евангелия святого Иоанна[139]. Известный еретический патриарх Никита посылал к патаренам епископов, таких как Марк, Иоанн Еврей. Часто архиереи богомильские сами появлялись в Ломбардии для проповеди. Постепенное усиление ереси показывает всю важность посредствующей роли Ломбардии в истории альбигойцев.