Я сейчас снова работаю экономистом. Не смогла больше быть с ребятами, не имею права после того несчастного случая, когда на старой шине подорвался мой ученик. Ну да ты об этом знаешь – был рядом со мной в отряде «Вахта памяти». Да и в школе смотрели на меня так, словно…

Впрочем, что говорить обо мне, во всей этой истории самым крайним оказался ты, это больно, несправедливо.

Ведь ты нас всех до слез инструктировал, чтобы не трогали ржавое железо… Сердцем пишу одно письмо, а разумом – вот это. Прошу тебя, откликнись. По почерку, по словам попытаюсь понять тебя. Хотя боюсь, вдруг все, что было у нас с тобой, – это сон. Лена».

«Если найдет тебя это письмо, здравствуй. Сотни раз на день я говорю тебе это слово – „здравствуй“, мой родной…»

– Здравствуй, Лена, – вслух произнес Борис и отложил читаную-перечитаную страничку из школьной тетради в клеточку, вылил в стакан остатки вина. Кивнул своему отражению в осколке зеркальца, стоящего на столе, – с Новым годом.

– Товарищ старший лейтенант, – одеяло, служившее дверью, отодвинулось, заглянул прапорщик, дежурный но эскадрону. – Там внизу, в дежурке, Оксана Сергеевна.

– Ну и что?

– Поздравила нас с Новым годом, спросила, где вы. Говорю, сейчас позову.

– Меня нет.

– А я уже сказал, что вы здесь.

– Нету. Исчез, растворился. Остался в старом году.

– Товарищ старший лейтенант… Она пирог принесла, с курагой. Говорит, для всех, кто в наряде. А вы ведь тоже ответственный.

– Я ответственный по эскадрону, а не по пирогу. И вообще, почему посторонние в расположении части?

– Так вроде она не посторонняя. Я ведь об Оксане Сергеевне Борисовой, нашем ветеринарном враче.

– И я о ней же. Скажите Оксане Сергеевне, что старший лейтенант Ледогоров пироги с курагой не ест. Все!

Прапорщик недоуменно пожал плечами, окинул взглядом захламленный уголок комвзвода и скрылся за одеялом.

«Кушайте свой пирог сами, Оксана Сергеевна», – плюхнулся на кровать, заставив ее жалобно заскрипеть, Ледогоров. Взял с тумбочки тетрадный листок.

«Если найдет тебя это письмо, здравствуй…»

«Здравствуй, Лена. Я не забыл тебя. И прости за молчание. Просто хотелось забыться, уйти от всего…»

Ледогоров стал смотреть в фанерный потолок казармы. После подрыва Филиппка во время поисковых работ на месте белых боев, только увидев его окровавленные руки, залитое кровью лицо, прожженную на груди курточку, Ледогоров, прикомандированный к этому самому отряду, краем сознания, помимо воли и желания просто отметил, констатировал для себя – конец службе. Потом был бег по лесу: Лена впереди, с парнишкой на руках следом.

– Что же ты так, Димка? – уже в больнице успел спросить его Ледогоров. – Ты же знал, что нельзя ничего трогать.