Глава 14

В понедельник Зола посидела на одном занятии, но оно навело на нее такую тоску, что на остальные она решила не ходить. Курс под названием «Права пожилых людей» был одной из тех бесполезных факультативных дисциплин, которые охотно выбирали третьекурсники, приближающиеся к финишной прямой. Они с Горди записались на него, планируя по очереди мучиться на лекциях, а потом свести конспекты воедино и в награду получить «отлично» или хотя бы «хорошо». Народу в группе было немного, человек двадцать, и, увидев пустое место рядом с собой, она не могла не подумать о Горди. Это он должен был здесь сидеть.

Начав встречаться в позапрошлом сентябре, они соблюдали осторожность. Горди пользовался популярностью в студенческой среде – он обладал яркой индивидуальностью и привлекал к себе большое внимание. Зола была не первой девушкой, за которой он ухаживал, но, безусловно, первой чернокожей, в которую он влюбился. Друзья знали, что дома у него есть серьезная привязанность, девушка ревнивая и часто наведывавшаяся в Ди-Си, чтобы проверять его. Зола и Горди были осмотрительны, но со временем про них все равно узнали. Слухами земля полнится.

Преподаватель начал лекцию со слов сочувствия в связи с трагедией, постигшей мистера Таннера, и несколько взглядов обратились на Золу. После этого она уже почти ничего не слышала и еле дождалась окончания лекции, чтобы уйти из Школы, но не могла сделать это раньше, чем получит свои десять тысяч. Она положила их на счет в банке, оделась потеплей и отправилась бродить по городу. Когда небо посерело, она зашла в Национальную портретную галерею и провела там некоторое время.

На протяжении учебы в юридической школе Зола там-сям находила себе временную работу. Жила она более экономно, чем остальные ее малоимущие друзья, и, поскольку не пила, редко участвовала в развлечениях и пользовалась общественным транспортом, ей удалось кое-что скопить. Двадцати тысяч ежегодной правительственной ссуды на проживание было ей более чем достаточно, и за один семестр до окончания Школы Зола имела на сберегательном счету шестнадцать тысяч, о которых никто не знал. Мелочевка для округа Колумбия, но серьезные деньги для Сенегала. Если ее родители и брат будут все же депортированы, эта сумма могла бы стать жизненно важной для их выживания. Взяточничество там процветало, и, хоть Зола содрогалась при мысли о поездке в Сенегал, где ее могли арестовать либо отказать в праве на въезд, она знала, что, если однажды придется броситься на помощь своей семье, она сумеет это сделать не с пустыми руками. Поэтому она копила и старалась не думать о долге.

Известий от родителей не поступало. В центре временного размещения телефонная связь была ограничена. Отец не сомневался, что ему позволят уведомить ее, перед тем как их наконец отправят обратно в Сенегал, однако правила в отношении депортации, казалось, менялись день ото дня. Зола убедила себя, что они еще здесь, в Америке, и что им обеспечены какие-никакие удобства. Почему верила в это, она и сама не знала. Что хуже: жить узниками в федеральном лагере или быть выброшенными на улицу в Дакаре? Ни в том, ни в другом случае ни малейшей надежды не просматривалось. Им никогда больше не позволят вернуться в обжитые края, в Ньюарк. Их черную работу, на которой они надрывались последние двадцать шесть лет, станут теперь выполнять другие приезжие без документов. И цикл будет бесконечен, потому что кто-то должен делать эту работу, а настоящие американцы заниматься ею не хотят.

Когда не тосковала по Горди и не бичевала себя, Зола тревожилась о своих родных, попавших в ужасающий переплет. А если ей удавалось кое-как отстраниться от этих двух трагедий, наваливалось сознание неопределенности собственного будущего. По мере того как тянулись холодные тусклые январские дни, Зола все глубже погружалась в безысходное и вполне объяснимое уныние.

После десяти дней, почти неразлучно проведенных с Марком и Тоддом, ей требовалось хоть какое-то уединение. Парни не ходили на занятия и были непреклонны в решении больше не возвращаться в Школу. Время от времени они посылали ей эсэмэски, чтобы проверить, как она, но, судя по всему, занимались более важными вещами.

Во вторник поздним утром Зола услышала какой-то шум из квартиры напротив и поняла, что Таннеры выносят коробки с вещами Горди. Она хотела было выйти поздороваться и выразить соболезнования, но передумала. Мистер Таннер и брат Горди целый час таскали коробки в арендованный фургон, припаркованный на улице у входа. Скорбный труд. Она прислушивалась к тому, как они ходили взад-вперед, через чуть-чуть приоткрытую дверь. Когда они удалились, Зола взяла запасной ключ и обошла квартиру Горди. Старая мебель, доставшаяся ему вместе с квартирой, оставалась на месте, и она, не зажигая света, села на диван и хорошенько выплакалась.

Дважды в самое ответственное время она засыпа́ла на этом диване и позволяла ему улизнуть в ночь. Ее вина была неоспорима.