Уход Орлова — и вот уже увольнение Абеля из органов, грянувшее 31 декабря 1938 года, становится если не оправданным, то объяснимым. Но если не доверяли Фишеру, то кому же тогда оставалось доверять? Как всегда бывает в этой жизни, под подозрением оказываются абсолютно не те…
О том, как пережил Фишер эти два года и девять месяцев разлуки с профессией, — позже. Пока же замечу: навыков он никогда не терял. Уже в первые месяцы войны, мотаясь в пригородном поезде с дачи в Челюскинской на работу и обратно, он ранним утром услышал на подъезде к столице тихий разговор в тамбуре. Два неприметных пассажира решали, где бы получше выйти. Один предлагал на вокзале в Москве, другой возражал: надо бы пораньше, а то поезд проскочит в другую часть города. И одеты были они по-нашенски, и акцента никакого, но Вильям Генрихович тут же вызвал патруль, и парочку арестовали. Фишер не ошибся. Вот так, между прочим, едучи с дачи на сугубо не чекистскую работу, взял и разоблачил двоих, оказавшихся немецкими парашютистами.
Как он распознал в этой паре диверсантов, потом признавшихся, что получили задание готовить взрывы в центре города при подходе немцев к Москве? Бубнили между собой тихо, на безукоризненном русском, но Фишер услышал про поезд, что «проскочит в другую часть города» — именно так организовано движение в Берлине. Акцента у них и быть не могло. Оба русские, в семьях говорили на родном, так что в разведшколе под Берлином на них нарадоваться не могли. Но благодаря Фишеру «отличников» взяли. Всему в разведшколе обучить невозможно, случаются обстоятельства разные. Одно из них и явилось в лице уволенного из органов Фишера.
Но тут у меня другой вопрос. Откуда не бывавший, если верить документам, в Берлине Фишер знал эти берлинские тонкости и почему так быстро среагировал, почуяв фальшь? Или судьба заносила его и в немецкую столицу? В конце этой книги высказывается предположение, что все-таки бывал. Но не до войны, а во время ее: служил там в одном штабе…
После увольнения из разведки 31 декабря 1938 года Вильям Фишер долго, около пяти месяцев, не мог найти работу. Тогда, не зарываясь головой в песок, он пишет письмо другу своих родителей старому большевику Андрееву — секретарю ЦК ВКП(б), очень уважаемому Сталиным человеку. По тем кровавым временам письмо «наверх» от уволенного чекиста было смелостью невероятной. Могли добавить к опале и тюрьму, да и что пострашнее — тут уж как бы обернулось. Дела не пересмотрели, зато дали устроиться сначала во Всесоюзную торговую палату, потом — старшим инженером на авиационный завод.
В сентябре 1941 года, когда немцы уже были под Москвой, Сталин приказывает срочно, без всякого суда, уничтожить многих еще не расстрелянных чекистов, разбросанных по лагерям. Но некоторых из них — кто-то полагает, что по представлению Лаврентия Берии, а кто-то, что Павла Судоплатова, — не только отпустили, но и вернули в органы.
Среди горстки действительно счастливчиков — будущий Герой Советского Союза и партизанский командир Дмитрий Медведев, незадолго до того отправленный в отставку «по состоянию здоровья»; боевик Яков Серебрянский, участвовавший во множестве акций возмездия, в том числе и в неудавшемся покушении на Троцкого. Яшу, как его называли в чекистским мире, доставили на Лубянку прямо из лагеря…
Вильям Фишер, в совершенстве владевший немецким и лучший радист органов, тоже оказался нужен. Снова был принят на работу и друг Фишера, будущий подполковник и создатель школы диверсантов в Серноводске, майор — внимание! — Рудольф Абель.
Но так ли уж хотелось Фишеру обратно, в органы? Свою работу на заводе он вспоминал как едва ли не самый спокойный период жизни. Наконец-то он трудился под своим именем, обходился без всяких явок, паролей и «наружек»[1]. Недавно, читая толстенную стопу писем, написанных Вильямом Генриховичем жене, наткнулся на поразившее меня откровение. Не буду выкидывать слов из песни. Вилли писал, что и думать не желает о бывшей работе, устал от ее бесконечных сложностей и никогда не вернется к прежнему. То ли минутная слабость, то ли обида? Или чистая правда, написанная уже многое познавшим человеком? Но письмо-откровение так и осталось лишь женой полученным посланием. В военные годы еще раз мелькнуло похожее: вот отгремит, и он займется живописью, не вернется в наркомат. Но еще в 1927 году Фишер взялся за рискованное дело и счел, что бросить его, отказаться вернуться в трудный час — даже после того, как его оскорбили, унизили — будет нечестно перед собственной совестью. И в сентябре 1941 года он уже трудился у Павла Анатольевича Судоплатова — человека талантливого и безжалостного, который руководил в 1942 году не только партизанскими и разведывательно-диверсионными операциями в немецком тылу, но и направлял всю работу агентурной сети на территории рейха и его союзников. Фишер обучал молодых разведчиков, агентов диверсионному делу, быстро натаскивал начинающих радистов.
Среди них и Гейне — Демьянов, ставший одним из главных источников дезинформации немцев и передававший им свои донесения якобы прямо из советского Генштаба. Его Фишер переводил на ту сторону неподалеку от Москвы, да еще по не обозначенному нашими минному полю, что в глазах немцев добавило этому переходу особую достоверность.
Было разрешено «выплыть» еще одному любопытнейшему эпизоду, связанному с моим героем. В середине 1944 года немецкий подполковник Шорхорн попал в плен. Его удалось перевербовать и затеять мощнейшую по размаху операцию по отвлечению крупных сил немецкого вермахта. По легенде, подброшенной немцам ведомством Судоплатова, в белорусских лесах действовало крупное подразделение вермахта, чудом избежавшее плена. Оно якобы нападало на регулярные советские части, сообщало в Берлин о перемещении войск противника. Нападение на наши войска — сплошной вымысел, которому в Германии тем не менее поверили. А вот радиосвязь с Берлином блуждающая в лесах небольшая группа немцев действительно поддерживала. Именно Вильям Фишер, переодетый в форму фашистского офицера, проводил вместе со своими радистами эту игру. В группу входили и попавшие в плен перевербованные немцы. Операция, проводившаяся в Белоруссии, получила название «Березино». Из Берлина сюда вылетали самолеты, немцы сбрасывали в тыл для своей группировки тонны оружия, боеприпасов, продовольствия. Больше двух десятков диверсантов, прибывших в распоряжение Шорхорна, были арестованы, частично перевербованы и включены в радиоигру. Нетрудно представить, какую же дезинформацию они передавали! Ведь за все за это фюрер произвел Шорхорна в полковники, а Фишер был представлен к высшей награде рейха — Железному кресту. За эту же операцию и за работу во время войны Вильям Генрихович Фишер был награжден орденом Ленина. Он действовал с ювелирной точностью. Малейшая оплошность — и операция была бы провалена. Однако немцев дурачили больше одиннадцати месяцев — уже совершил самоубийство Гитлер, был взят Берлин, а радиоигра все еще продолжалась. Только 4 мая 1945 года Фишер и его люди получили последнюю радиограмму откуда-то из Германии — не из Берлина. Их благодарили за службу, сожалели, что не могут больше оказывать помощь, и, уповая лишь на помощь Божью, предлагали действовать самостоятельно. Отмечу, что есть некоторые, подчеркну — некоторые — основания предполагать, что в годы Великой Отечественной Фишер действовал в определенных эпизодах как Рудольф Абель.
Непосредственно в нелегальную разведку Вильям Генрихович вернулся не в 1948 году, а раньше. В наличии судоплатовского управления нужды больше не было, и майора Фишера перевели в Первое управление Министерства госбезопасности, знакомое ему по первым годам службы. То есть — во внешнюю разведку. Его рапорт «королю нелегалов» Короткову, который привожу с некоторыми сокращениями, датируется 2 апреля 1946 года: «Я, Фишер Вильям Генрихович, сознавая важность для моей Родины — Союза ССР — нелегальной работы и отчетливо представляя все трудности и опасности, добровольно соглашаюсь встать в ряды нелегальных разведчиков. Я обязуюсь строго соблюдать конспирацию, ни при каких обстоятельствах не раскрою доверенных мне тайн и лучше приму смерть, чем предам интересы моей Родины». Комментариев не требуется.
В 1947 году руководитель отдела по работе с нелегалами Александр Михайлович Коротков предлагает хорошо знакомому ему Вильяму Фишеру, заместителю начальника отдела стран Запада, возглавить сеть советской нелегальной разведки в США, официально считавшихся тогда главным противником. Но, если опираться на некоторые свидетельства, сфера деятельности Фишера распространялась и на несколько других государств.
Как бы то ни было, Абель после войны трудился в разведке в Москве до 1948 года. А там — новая командировка. Осенью 1948 года многомиллионный Нью-Йорк пополнился новым жителем — одиноким художником литовского происхождения Эндрю Кайотисом. Вскоре у него появилось и другое, звучавшее на американский манер, имя — Эмиль Роберт Гольдфус. Он открыл свою студию, затем фотолабораторию и ателье для занятий живописью. Впрочем, Гольдфус в некоторые моменты перевоплощался в Мартина Коллинза, а для Центра и сподвижников-американцев из группы «Волонтеры» оставался Арачем, Марком или Милтом. Забавно, что мистер Гольдфус выбрал для жительства дом 252 на Фултон-стрит — поблизости от ФБР.
В Москву, не только из Нью-Йорка, но и с побережья, пошли радиограммы о передвижениях боевой техники США. Особенно интересовали Центр сведения, касающиеся оперативной обстановки в крупных американских портовых городах, доставки, перевозки военных грузов из районов тихоокеанского побережья к нашим или с ними соседним берегам. И художник Гольдфус этот совсем не искусствоведческий интерес удовлетворял…
В этой книге подробно повествуется о том, как Фишер руководил в США сетью советских атомных агентов. Это было его первой и главнейшей задачей.
Остановлюсь на задаче второй. Гораздо меньше известно, к примеру, о его связях с нашими нелегалами, осевшими в Латинской Америке. Они, в большинстве своем боевые офицеры-фронтовики, были готовы на все — и на ведение незаметных наблюдений за перемещениями американских сил, и в случае возникновения такой необходимости на диверсии. Завербовали преданных людей, и те уже знали, как и по какому сигналу пронести взрывчатку на корабли ВМС США, доставлявшие военные грузы на Дальний Восток. Необходимости, к счастью, не возникло.
Но по какой-то причине нелегалы Гринченко, Филоненко, годами работавшие в Латинской Америке с женами, иногда выбирались в Соединенные Штаты, встречались с Фишером и совсем не в Нью-Йорке. Этим нелегалам поручалось работать с ним параллельно в Латинской Америке. Видимо, были созданы две нелегальные сети, трудившиеся в тесной связке. Это подтверждается и тем, что после ареста полковника в 1957 году все контакты с Филоненко и их агентурой, имевшими выход на США, были заморожены. Связь с Центром осуществлялась уже не через тайники и связных, а только по радио. Анне Филоненко пришлось вспомнить свою первую специальность — радистки, а связь поддерживалась при помощи специального корабля, входившего в состав советской китобойной флотилии «Слава», промышлявшей ловом в Антарктике.
Есть твердое предположение, что полковник успел поработать с еще одним полковником-нелегалом советской внешней разведки — Африкой де Лас Эрас, известной также под псевдонимами Родина и Патрия (посмотрите, как переводится это имя). По национальности Патрия — испанка, по убеждениям — коммунистка, по профессии — разведчица высочайшего класса. Она тоже прочно осела в Латинской Америке, где установила связи с руководителями некоторых стран — территориально небольших, но стратегически для нас важных. И тут не обошлось без связи с резидентом в Нью-Йорке Марком.
Была — это по моим догадкам, не более, — и третья по счету агентурная сеть, которую контролировал или с которой сотрудничал Фишер. И в Америке ему пригодилось знание немецкого. На восточном побережье США он был связан с немцами-эмигрантами, которые боролись с Гитлером еще до Второй мировой и во время нее. Это они совершали диверсии в различных захваченных фашистами странах. Тут всплывает имя боевика Курта Визеля, в годы войны помогавшего известному диверсанту Эрнсту Вольвеберу. В Штатах он сделал отличную карьеру, став инженером судостроительной компании в Норфолке. В конце 1949-го — в 1950-х доступ к самой секретной информации у этого сподвижника Фишера, организовавшего к тому же еще и боевую диверсионную группу, имелся.