Я медленно подошла к столу и уселась на стул, не в силах вымолвить ни слова. Просто смотрела на ее профиль, пытаясь понять, о чем она думает. Но взгляд Марго был неподвижен. Казалось, она просто смотрела на пейзаж за окном, забыв о том, что вокруг существует что-то еще. Ее рука медленно поднималась к лицу, губы обхватывали фильтр сигареты, чуть сжимались, когда она делала очередную затяжку, а потом медленно раскрывались, и из ее рта и ноздрей тонкой струйкой вытекал серый дым.

Я не была уверена, что она заметила мое присутствие, настолько задумчивой она выглядела, но просидев в полной тишине с минуту, я все-таки решила дать о себе знать.

— Марго, я… — начала было я еле слышно, срывающимся голосом, но женщина меня прервала.

— Знаешь, — не поворачиваясь, начала говорить Марго, и я замолчала. — Когда я была маленькая, точнее… Мне было лет семь или восемь… Со мной училась одна девочка. Мы не были подругами, просто учились в одном классе. У нее была очень бедная семья. Мы, конечно, тоже не были богачами, но меня вполне нормально обеспечивали. Она постоянно ходила в одной и той одежде, старой и поношенной. Ее ботинки были сильно потертыми, а на уже прохудившейся курточке кое-где виднелись дыры. Но она была… хорошей, что ли. Старалась учиться, была вежливой и доброй. Мы однажды с ней вместе возвращались домой, и она увидела бездомную собаку. А нам в этот день в столовой давали картофельное пюре с сосисками. Питание тогда было бесплатным для школьников начальных классов, — пояснила она, все еще не поворачиваясь. — И она не стала есть сосиски, а взяла их домой, чтобы угостить младшего брата и поесть самой. Так вот она увидела эту собаку и… отдала ей свою порцию. По сути, последнее, что у нее было. И это так поразило меня тогда. Я никогда не была жадной, учитывая, где именно я росла, но ее щедрость меня поразила. И тогда я начала делать странные вещи, — Марго усмехнулась, но выражение ее лица не изменилось. — Сначала я отдала ей свою новую шапку, в другой раз спортивные штаны, чтобы ей было, в чем ходить на физкультуру. Шарф, перчатки. Она сначала отказывалась, но я уверяла ее, что они мне не нравятся, что у меня есть другие или что мне купят новое, а ей очень идет. Конечно, она была рада — ее шапка в тот момент больше походила на дуршлаг. И конечно, мои родители задавали вопросы, куда деваются мои вещи. Я каждый раз отвечала, что потеряла. Потеряла, забыла в школе или во дворе на улице. Сначала они верили, но когда у меня стали исчезать вещи уже с завидной регулярностью, мама начала подозревать что-то неладное. И как-то она решила забрать меня из школы. И, конечно, увидела мою одноклассницу, на которой были перчатки, шарф и шапка, которые я «потеряла». Как я тогда испугалась, — на этот раз Марго усмехнулась, и уголок ее губ дрогнул. — Думала, что все. Меня не столько пугало то, что меня будут ругать, чем то, что мама может подумать, что эта девочка отобрала у меня вещи или что-то в этом роде. Но мама молча проводила взглядом мою одноклассницу, дождалась, когда мы спустимся по лестнице и выйдем к аллее. И только потом задала вопрос, что происходит и почему я их с папой обманула. Я тут же разревелась, но объяснила, что к чему, и во всем созналась. Но… Мама не ругала меня, знаешь, она лишь сказала, что никогда нельзя лгать. Особенно близким людям. Особенно тем, кто любит тебя и заботится о тебе. Но… Если эта ложь будет во благо кому-то другому, кого ты можешь защитить, помочь или спасти, тогда… Точнее, только тогда ее еще можно простить. Но если это не навредит никому другому. Только в тот момент, когда ложь может быть не низостью и унижением, а спасением и помощью для другого человека. Только тогда это можно принять. Так к чему это я… — она наконец повернулась и посмотрела на меня. Ее глаза были практически черными. Я почти не видела радужки, казалось, зрачок полностью поглотил ее. — Кому именно ты пыталась помочь, Ксюш? Ради кого ты несколько месяцев лгала мне, глядя в глаза? Кого ты спасала?