— Ты же знаешь, я никогда не делюсь такой информацией.
Но ответ, собственно, был очевиден. Они разорили очередную гробницу и присвоили все найденное — такая судьба постигла многие захоронения ее предков.
— Кто еще об этом знает? — не унималась Чель.
— Только мой поставщик, — ответил Гутьеррес. — Но как я вижу, ты начала понимать истинную ценность этой вещи.
Если она не ошибалась, то в этих фрагментах заключалось больше информации по истории майя, чем во всех прежде известных источниках. «Дрезденский кодекс» — наиболее подробная из четырех древних книг майя — ушла бы с аукциона за десять миллионов долларов, но в сравнении с фрагментами страниц, лежавшими сейчас перед ней, дрезденская летопись не стоила ничего.
— Ты собираешься продать это? — спросила она.
— Как только наступит подходящий момент, — ответил Гутьеррес.
Даже если бы ей выделили те огромные деньги, которых он наверняка потребует, «подходящий момент» для Чель не наступит никогда. Она не могла купить книгу официально, поскольку ее явно выкрали из могильника, а огромный объем работы, который потребуется, чтобы полностью реконструировать фрагменты и расшифровать текст, не позволит долго прятать ее. Если бы кодекс, добытый мародерами, был обнаружен у нее, она не только лишилась бы работы, но и пошла бы под суд.
— Так с какой стати мне ее для тебя прятать? — спросила Чель.
— Чтобы дать мне время на подготовку нужных документов для легальной продажи рукописи одному из американских музеев, и первой такую возможность получишь ты, — ответил Гутьеррес. — И еще потому, что, если Иммиграционно-таможенная служба наложит на нее лапы, ни ты, ни я больше никогда ее не увидим.
Чель знала, что относительно ИТС он был абсолютно прав. Конфисковав книгу, они торжественно вернут ее правительству Гватемалы — страны, где не существовало условий ни для того, чтобы выставить кодекс на всеобщее обозрение, ни тем более для тщательного его изучения. Такая участь постигла «фрагмент Грольера». Найденный в Мексике, он гнил в каком-то сейфе еще с 1980-х годов.
Гутьеррес снова уложил книгу в коробку. А Чель уже сгорала от нетерпения прикоснуться к ней еще раз. Изготовленная из коры бумага уже распадалась и нуждалась в срочной консервации. Но самое главное — всему миру необходимо узнать, что написано на этих страницах, потому что они повествовали о подлинной истории ее народа. А история эта тоже рисковала подвергнуться полному распаду.
3
Пресвитерианская больница восточного Лос-Анджелеса… На каждом окне решетка, а перед входом толпа курильщиков, выпускающая облака табачного дыма, какую можно увидеть рядом с любой больницей для бедноты. Парадные двери заколочены из-за протечки потолка, а потому и пациентов, и посетителей впускали внутрь через приемный покой для больных.
Внутри в нос Стэнтону ударила прихотливая смесь запахов: спирта, грязи, крови, мочи, блевотины, химических растворов, освежителя воздуха и того же табака. На стульях в зале ожидания десятки страдальцев дожидались своей очереди. Стэнтону почти не доводилось бывать в подобных медицинских учреждениях — в больнице, куда ежедневно привозили жертв уличных бандитских разборок, едва ли возникала нужда в лекциях ученого о прионах.
Издерганная дежурная, сидевшая за пуленепробиваемым окошком регистратуры, скривилась, но отправила Тэйн сообщение о прибытии доктора Стэнтона, который пока присоединился к группе, столпившейся у закрепленного на стене телевизора. Показывали, как спасательное судно береговой охраны поднимает из воды упавший самолет. Моторные лодки и вертолеты кружили рядом с тем, что осталось от рейса номер 126, потерпевшего крушение у самого берега в Нижней Калифорнии на пути из Лос-Анджелеса в Мехико-Сити. Погибли 72 пассажира и восемь членов экипажа.
Вот как неожиданно все может закончиться, подумал Стэнтон. И как бы часто ни сталкивался он с этим в жизни, эта мысль всегда казалась неожиданной. Ты мог делать гимнастику и правильно питаться, ежегодно проходить полный медосмотр, работать 24 часа в сутки семь дней в неделю, никогда не жалуясь на это, а потом в один прекрасный день оказаться на борту обреченного на гибель самолета.
— Доктор Стэнтон?
Первое, что бросалось в глаза при взгляде на эту чернокожую женщину в медицинском халате, так это необычайная ширина ее плеч. Ей было слегка за тридцать, а короткая, почти мужская стрижка в сочетании с толстыми стеклами очков в черной оправе придавала ей вид бывшего регбиста, ставшего затем неформалом.
— Я — Микаела Тэйн.