Желваки вспухли на скулах гостя и опали. Домов заставил себя улыбнуться.

– Что-то не так? – осведомился Корелин.

– Тебе нравится прикидываться дурачком?

– Я – не прикидываюсь, – серьезно заявил Евгений Афанасьевич. – Я – в самом деле дурачок. Я настолько наивен, что ожидал от тебя какого-нибудь по-настоящему сложного вопроса.

– Власов попал в плен к немцам. И ты это прекрасно знаешь, – процедил Домов.

– Я? – удивился Евгений Афанасьевич. – Откуда?

– Немцы по радио…

– Что ты говоришь? – покачал головой Корелин. – В самом деле? И что же они сказали?

– Я…

– Соберись, Дмитрий! Ты по самому краю ходишь, имей в виду… Это ничего, что я тебя на «ты»? Вдруг подумал – старые знакомцы, еще с Гражданской… Чего это я с тобой так официально? Так мы на «ты»? И что же там все-таки сказали немцы по радио? Когда, кстати?

Раскачивать, напомнил себе Корелин. Раскачивать, а не опрокидывать. До взрыва не доводить.

– Четырнадцатого июля сообщили, что взят в плен… И ты об этом наверняка знаешь…

– А вот ты об этом знать наверняка не можешь. Я не слушаю вражеское радио. Это не рекомендуется гражданам Страны Советов, забыл? – Евгений Афанасьевич потянулся к радиоприемнику, стоявшему возле письменного стола, нажал на кнопку. Панель «Телефункена» засветилась, что-то зашипело, засвистело, потом диктор стал читать сводку Совинформбюро. – Я, пусть и по немецкому радиоприемнику, слушаю наше радио. А оно ничего о судьбе командующего Второй ударной армией генерал-лейтенанта Власова не сообщало. У тебя есть основания верить немцам? Генералы ведь и просто погибнуть могут – война такая нелепая штука, что звезды в петлицах перемалывает так же, как кубари и треугольники… А если даже и в плен… Мы что, уже отвыкли от списков старших командиров, попавших по той или иной причине в плен?

– Когда ты видел Власова? – спросил Домов, глядя на крышку письменного стола. – Когда ты с ним разговаривал?

Так, подумал Евгений Афанасьевич, вот и прозвучал первый сигнал. Главное отличие Андрея Андреевича от остальных заключается в том, что с ним общался комиссар Корелин. И это значит, что за комиссаром следят внимательно. Что, в общем, неожиданностью не было.

– Ну… Мы с ним давно знакомы. Очень плотно общались в тридцать восьмом. В Китае. Андрей Андреевич мне тогда здорово помог. Я ведь даже удивлялся тогда – человек с такими талантами, и всего лишь пехотный полковник, военный советник. Да он не меньше чем резидентом должен был работать. С его связями в Китае… – Евгений Афанасьевич понизил голос и оглянулся на приоткрытое по случаю жары окно. – Ходили упорные слухи, что у него с женой Чан Кай Ши что-то там закрутилось. Но я сам не видел, поэтому – молчок. Ты ведь знаешь, я не люблю этих слухов, сплетен… Вот не люблю, и все.

Евгений Афанасьевич развел руками, словно извиняясь перед собеседником за эту свою нелюбовь к сплетням.

– Ты ездил к нему на фронт, – сказал Домов. – И разговаривал. Так?

– И что? Как ты думаешь, Дима… Человек, которого сам Иосиф Виссарионович называл спасителем Москвы, может вызвать интерес даже у такого прожженного циника, как я. Я им искренне восхищался, решил, вот, восстановить знакомство. Он был несказанно рад… я думаю. Посидели, поболтали. Вспомнили Китай… Эту историю с его китайским орденом на нашей таможне. Он, оказывается, был несколько обижен. И не столько за орден Золотого дракона, который все равно не смог бы носить, сколько за часы. Личная память опять же… Но это он мне по секрету сказал, как старому знакомому. А так – молодец! Кремень, умница, бабник – а кто из нас не бабник? Правда? Ты вот тоже, помню, по молодости. Как ее бишь звали? Маша Никанорова? Такая белобрысая… Ты ее еще оставил на явочной квартире, когда пришлось уходить… Повесили ее, кажется. Нет?

Лицо Домова налилось кровью. Он встал со стула, и Евгению Афанасьевичу на мгновение показалось, что сейчас гость бросится в драку, но тот постоял с полминуты, помотал головой, как после пропущенного в потасовке удара, и медленно опустился на стул.